К отцу

Лизка Князева вышла замуж и давно уже переехала в Струнино. В большом пятистенном доме, поставленном перед самой войной и недавно подремонтированном, Князевы жили теперь втроем: Андрей Васильевич, Авдотья Емельяновна, его жена, и Юлька, ее дочка от первого мужа, которую Андрей Васильевич удочерил сразу же после женитьбы. За просторным домом был сад: пятнадцать яблонь, малина, смородина, крыжовник; в саду, на обрыве к речке Серой, пасека, три десятка избушек на курьих ножках.

Хозяйство дяди Андрея было размашистым, прочным, и Сергей сказал Юльке, которая водила его по саду:

— Богато живет Андрей Васильич, А раньше-то все жаловался…

— Он и сейчас, когда выгодно, жалуется, только не производит это впечатления. Нас в глаза помещиками, тунеядцами зовут! — запальчиво проговорила Юлька.

— В самом деле?

— Правда. И поделом! Ведь одна я работаю, да и то еще года нет. Отец и мамка моя — самые знаменитые люди на городском базаре. Князевы! Торгаши!

— Может, ты преувеличиваешь по молодости, Юлька?

— По молодости… — нахмурилась Юлька. — Ничего я не преувеличиваю. У батьки одна страсть: деньги копить. Притворяется инвалидом… Плохо все это! Стыдно!

— Вот замуж выйдешь — уйдешь…

— Да не пойду я замуж, враки это! — Юлька прижалась щекой к плечу Сергея. — Я тебе серьезно говорю…

— Но почему?

— Тебя увидела — и расхотелось, — тихонько засмеялась Юлька.

— Дурочка, — Сергей ласково погладил девушку по голове.

— Ну что ты! — смущенно сказала Юлька и опять нахмурилась. — Как маленькую!.. Пойдем, мамка обед приготовила. — Она быстро побежала мимо яблонь к дому.

«Сестренка», — провожая ее взглядом, с нежностью подумал Сергей. Двенадцать лет назад он впервые так назвал Юльку. Юльку, а не Лизку. Лизка возмущалась: «Она же тебе совсем не родная!» Лизка, конечно, имела больше прав, только родной-то Сергею хотелось называть Юльку…

«Это здорово, что я приехал!» — подумал Сергей.

— Ну как, поглядели, Сергей Васильевич? — спросила его Авдотья Емельяновна, когда он вошел со двора в кухню.

— Поглядел, Авдотья Емельяновна. Богато живете.

— Живем, как можем, ничего, — не без хвастовства заговорила Авдотья Емельяновна, собирая на стол. — Пчелишки, кабанчик, коза, коровенку содержали. Ну и курчишки, собачонка, кошонка бегают. С утра и до вечера по хозяйству: того накорми, ту подои. Хлопотно, зато сытно. Юлька вон: «Кулаки, помещики, стяжатели!» А как иначе? Не пожнешь — не поешь.

Юлька иронически фыркала в соседней комнате. Сергей молча сидел за обеденным столом в кухне, смотрел, как Авдотья Емельяновна ухватом вынимает из печи чугун со щами. На столе уже стояла тарелка с копченой колбасой и красной рыбой, ало пламенел на солнце мед в литровой банке. Сергей слушал и не слушал Авдотью Емельяновну: он думал о Юльке. «Я ведь и на заводе рассчиталась уже». Сергей только сейчас по-серьезному вдумался в эти слова. Почему рассчиталась? Зачем собиралась ехать в Красноград? Наверняка что-то неладно у нее.

— …а вот замуж выйдешь, поймешь: в хозяйстве и лишний гвоздь — сбереженная копейка, — снова донесся до слуха голос Авдотьи Емельяновны. — Ничего! Лизка вон тоже поначалу морщилась, а теперь, гляди, как добро с мужем наживают! Правильно я говорю, Сергей Васильич?

— А? Что такое, Авдотья Емельяновна?

— Умаялся, родимый мой! — всплеснула руками хозяйка. — Ну-ка вот щец похлебай. Мясные щи, наваристые, как чувствовала, что ты, гостек дорогой, приедешь!

Авдотья Емельяновна, кажется, и не постарела, только будто оплыла внизу: ноги, перевитые синими жилами, как тумбы, зад распирает, юбку — таких женщин называют бабищами. Но если бы встала за забор высотой в полроста человека, никто не поверил бы, что так несуразна у нее нижняя часть тела: лицо по-прежнему молодое, глаза чистые, тоже, как у Князевых, с синевой, седины нет и в помине, плечи по-девичьи узкие, грудь маленькая.

Если глядеть сверху, до пояса, Юлька похожа на мать. Да, Юлька, Юлька!.. Она обедать не села: ела в полдень, «заботится о талии». Это сказала Авдотья Емельяновна. Ну что ж, теперешних девушек волнует это — талия, а Юльке-то уж полнота совсем не к лицу.

Сергей машинально водил ложкой в тарелке, улыбался. Вот и вторглась в его жизнь новая человеческая судьба, и судьба близкая, родная!

— Да ты не мешай, щи-то не горячие, — сказала Авдотья Емельяновна.

— А не выпить ли нам по рюмке? — спросил Сергей, доставая с подоконника бутылку муската. Он вынул из кармана нож и выдвинул штопор. — Вино хорошее, крымское. Юля, ты не выпьешь вина?

— Ах, вина! — сказала Юлька, мгновенно появляясь в кухне. — Я как ты, Сережа.

— Охочая какая! — неодобрительно отозвалась Авдотья Емельяновна и неуверенно посоветовала: — До вечера, до вечера бы подождали. Отец приедет, тоже бутылку привезет. Вальку, может, позовем.

— А Вальку зачем? — удивленно спросила Юлька.

— Дак чтоб Сергей Васильич поглядел.

— Это совсем ни к чему!

— Отец настоит, Юлюшка. Ты не сердила бы отца-то раньше времени.

У Юльки озорно засветились глаза.

— Хочешь посмотреть моего женишка, Сережа?

— Да хотелось бы, Юлечка.