"К предательству таинственная страсть..."

Как он обрадовался моему французскому языку и “налёту” интеллигент­ности!”

Некрасиво, конечно, поступили русские солдаты, но надо было Раисе Либерзон-Орловой, происходящей из крупночиновничьего советского истеб­лишмента 1930-х годов, напомнить румынскому искусствоведу, которого со­ветские солдаты освободили из фашистской “ночи”, что после войны в наших лагерях для военнопленных Вермахта сидели и работали более 146-ти тысяч румынских солдат, офицеров и генералов. И каждого из них можно было су­дить за военные преступления, совершённые на оккупированной территории Крыма, Краснодарского края, Одесской и Сталинградской области. Но она, умершая и похороненная в эмиграции (г. Кёльн), всю жизнь была обуревае­ма жаждой совсем другого трибунала:

“Я одержима идеей возмездия. Необходим был Нюрнбергский про­цесс (в эпоху “оттепели”. — Ст. К.) Теперь, конечно, время упущено. Если бы были тайные судилища, сама пошла бы и убивала бы тех, кто сейчас сажает розы и клубнику” (“Знамя” № 9, 2018).

Помню эту даму, добродушно улыбающуюся всем знакомым в ресторане Центрального дома литераторов...

Отец “шестидесятницы” Раисы Орловой-Либерзон был крупным совет­ским чиновником. Ездил в 1920-1930 годы для переговоров с Горьким на Ка­при, работал в знаменитом ВОКСе (Всесоюзное общество культурных связей с заграницей). Условия жизни семьи Орловой-Либерзон были исключитель­ными. Они жили в одном из лучших домов Москвы (ул. Горького, д. 6), на­против Центрального телеграфа. Квартира была в сто квадратных метров, в несколько комнат. В одной из них жила, естественно, русская домработни­ца, как и в семьях других “шестидесятников” — Д. Самойлова, А. Межирова, Б. Слуцкого.

Из книги “Воспоминания о непрошедшем времени” Р. Орловой-Либерзон:

“Выпускники 1939, 1940, 1941 годов не искали работы — работа ис­кала выпускников. Я заполнила анкеты в десяти учреждениях, среди них ЦК, Наркоминдел Совнарком. У меня, как и у большинства из нас, была возможность выбора”.

Кто это “большинство из нас”? “Ифлийцы”, де­ти “пламенных революционеров”, будущие “шестидесятники”...

У отца Раисы Орловой, как вспоминает она, “был пистолет”, в “период хлебозаготовок, куда его посылали, он получил право на владение оружием”. Её последний муж также раскулачивал крестьянство. Никакого чувства вины перед своими собратьями по перу из раскулаченных семей — Михаилом Алек­сеевым, Виктором Астафьевым, Александром Яшиным — ни “копелевы”, ни “либерзоны” никогда не испытывали ни до XX съезда партии, ни в “отте­пель”, ни в перестройку...

Из её же воспоминаний:

“В город Маркс (Саратовской области) надо было поехать, надо бы­ло увидеть эти чудовищно грязные сортиры во дворе, колонки. Плохие дороги, быт, как в каменном веке ... пока Лёва (Копелев. — Ст. К.) чи­тает лекцию, я хожу по городу. Дощечки с названиями улиц: Бебеля, Либкнехта, Сад Свободы, Маркса, Энгельса. Что было с этими велики­ми тенями, когда их соотечественников за сутки выселили отсюда? Го­род тогда назывался Марксштадт”... (“Знамя”, 09.2018).

Замечу вскользь, что в город Маркс рвались не кто-нибудь, а тоже “соотечест­венники” того же Маркса, но в форме солдат Вермахта.

А какая для Либерзон трагедия — сортиры на улице и колонки... Да я всё своё детство и юность — до 18 лет — прожил в военные и послевоен­ные годы в Калуге на скрещении улиц Циолковского и Пушкинской, и сортир, сколоченный из горбыля, у нас аж на целых три многосемей­ных дома был один во дворе, и на колонку за водой, которая была одна на целый квартал, я ежедневно ходил с двумя вёдрами. И ничего, вы­жили, выучились, и школу с медалями окончили. Я — с золотой.

А что касается города Маркса, населённого до войны немцами По­волжья, то их действительно, когда немцы подходили к Волге, пересе­лили на восточный берег реки из городов Энгельс и Карлмарксштадт в лагеря временного проживания. Среди интернированных переселен­цев был будущий знаменитый в сфере космонавтики учёный Борис Раушенбах, который вспомнил в одном из интервью, что американцы, на землю которых не ступала ни одна нога иноземного захватчика, устрои­ли на своей территории в годы Второй мировой концлагеря для искони живших в США японцев, а на вопрос журналистки: “Почему вы были про­тивником распада СССР, вы столько претерпели от советской систе­мы?” — ответил не только журналистке, но и всем “шестидесятникам” вроде Орловой-Либерзон:

— Я никогда не чувствовал себя обиженным, считая, что посадили меня правильно. Это был не 37-й год. Шла война с Германией. Я был немцем. Потом в лагерях оказались крымские татары, чеченцы. Те же татары во время оккупации Крыма всё-таки работали на фашистов. Сре­ди немцев если и были предатели, то полпроцента. Но попробуй их вы­явить во время войны... что говорить, было очень плохо, но в условиях войны власть приняла совершенно правильное решение”.