"К предательству таинственная страсть..."

Но в чём Радзишевский прав: соперничество двух поэтов в “антилениниз­ме” достигло в эпоху перестройки кульминации. Вспомним “хирургическую операцию”, которую совершил Евтушенко со своим суперпатриотическим знаменитым стихотворением “Идут белые снеги”, в котором строфа, написан­ная в советскую эпоху о том, как он любит Россию: “дух её пятистенок и её кедрача, её Пушкина, Стеньку и её Ильича”, — в эпоху антисоветскую ста­ла ещё гениальней: “дух её пятистенок, дух её сосняков, её Пушкина, Стеньку и её стариков”. И после этой творческой удачи Евгению Александ­ровичу уже не было нужды “примериваться к самоубийству”: “К предательству таинственная страсть”, говоря словами Ахмадулиной, спасла его репутацию, как и репутацию многих других “шестидесятников”. Правда, ему пришлось в поэме “Братская ГЭС”, переиздававшейся в 1990-е годы, пожертвовать гла­вой о партбилете (Марк Захаров поступил проще: он сжёг свой партбилет в телевизионной передаче на глазах у всей страны). Но Евтушенко доказал, что пословица “написано пером — не вырубишь топором” в эпоху историчес­ких потрясений теряет свою силу. Однако не все поклонники поэта одобрили его самоцензуру. С одним из них я поговорил по телефону. Это был геофизик Марчук, давний приятель Евтушенко, о котором поэт в поэме “Братская ГЭС” привёл строки популярной песенки: “Марчук играет на гитаре, а море Брат­ское поёт”. Но ничего не поделаешь — “к предательству таинственная страсть” оказалась сильней, нежели память о дружбе с Марчуком, и когда я по теле­фону спросил Марчука, как он относится к тому, что во времена перестройки Евтушенко изъял из поэмы “Братская ГЭС” центральную главу о партбилете, Марчук с печалью ответил: “Конечно, это горестно, но всё равно Евтушенко великий поэт”.

Ну, что делать! Все “шестидесятники” были “великими”. А разве не при­липло это слово к Остапу Бендеру — “великому комбинатору” своей эпохи? Вспомним также, что задолго до истории с “Лениным” и “партбилетом” ещё один “шестидесятник”, воспевший строительство Иркутской ГЭС в романе “Продолжение легенды”, выхлопотал себе командировку в Англию якобы для того, чтобы собрать материал к книге о Ленине, проводившем в 1905 году съезд РСДРП в Лондоне. Но, соблазнившись образом жизни туманного Аль­биона, этот певец комсомольских строек, даже позабыв о том, что когда-то дружил с Евтушенко и водил его к Бабьему Яру, стал невозвращенцем. Поистине Лондон и весь англо-американский мир являются каким-то магнитом, притягивавшим во все времена наших “революционных романтиков” — Печерина, Герцена, Суворова, Резуна, Гордиевского, Березовского, Жореса Мед­ведева, Буковского, Скрипаля и т. п. Как бы то ни было, “шестидесятники”, бросившиеся в середине прошлого века воспевать стройки коммунизма, бы­стро скисли вместе со своими поэмами и романами...

А после великой и честной прозы Валентина Распутина, Виктора Астафь­ева и Василия Белова жалкие потуги “шестидесятников”, прославляющих стройки коммунизма, окончательно обнаружили свою ничтожность.

***

Из воспоминаний Леонида Бахнова, журнал “Знамя” (№ 8, 2018).

“Лично для меня “оттепель” навсегда окрашена голосом Окуджавы... Чи­тал “Звёздный билет” Аксёнова. До полного посинения и знания текста чуть ли не наизусть... Шолохов вылез, старая гнида, призвал поставить к стенке предателей”.

Из воспоминаний художника Бориса Заборова:

“Изъеденный оспой тиран издыхал на полу своего многолетнего заточе­ния. Беспомощный. Жалкий. Ненавистный. Соратники, обступив его, смот­рели с ужасом и надеждой. Наконец смерть бросила упыря на потеху всем чертям”... Белорусского художника Бориса Заборова я знал по советскому Минску. Сейчас он живёт во Франции. Если он попадёт в психиатричку от не­нависти к Сталину, это будет естественно, и более того, справедливо, пото­му что Борис потратил столько душевных и физических сил на эту ненависть, что выдающегося художника из него не получилось, и он стал ремесленником, рисующим портреты по фотографиям... Все мы бренны, но думаю, что, в от­личие от Сталина, который похоронен в столице страны, где прожил всю жизнь, где принимал победные парады 1941-го и 1945 годов и где, несмотря на все крики Заборова: “Издыхал!.. тиран!.. изъеденный оспой.”, ему кла­дут цветы на могилу. А Борис Заборов будет удостоен какого-нибудь париж­ско-еврейского кладбища, на которое, как и к Орловой-Либерзон, и приходить-то после его смерти будет некому и незачем.

***