"К предательству таинственная страсть..."

По прошествии шестидесяти с лишним лет, просматривая список магистральцев, я понимаю, что из всего обилия имён лишь присутствие турка Назыма Хикмета и, как писал Красухин, “к удивлению многих Станислава Куня­ева” (русского) вносило некоторое разнообразие в монолитный националь­ный союз знаменитого в те времена сообщества, любимой песней которого после наших застолий была возведённая в гимн клятва Окуджавы:

Поднявший меч на наш союз

достоин будет худшей кары,

и я за жизнь его тогда

не дам и ломаной гитары.

Как вожделённо жаждет век

нащупать брешь у нас в цепочке...

Возьмёмся за руки, друзья,

чтоб не пропасть поодиночке.

В названии этого “гимна” (“старинная студенческая песня”), впервые опубликованного в сборнике “Арбат, мой Арбат” (1976 г.), было заключено явное лукавство, как и в другом популярном булатовском шлягере:

Возьму мешок, и вещмешок, и каску,

в защитную окрашенную краску,

иду себе, играя автоматом.

Как славно быть солдатом, солдатом.

А если что не так — не наше дело,

как говорится, родина велела...

Евтушенко в своих воспоминаниях хвастался, что он спас это стихотворе­ние для печати, подарив Булату название “Песенка американского солдата” в то время, когда оно воспринималось проницательным либеральным читате­лем, как осуждение наших солдат, вторгнувшихся в 1968 году в Прагу...

Окуджавские сборники стихов “Арбат, мой Арбат” с дарственной надпи­сью: “Дорогим Гале и Стасику сердечно. Булат”, и “Март великодушный” со словами “Стасику Куняеву на дружбу. Булат” до сих пор хранятся в моей биб­лиотеке... Но эти слова “сердечно” и “на дружбу” к середине шестидесятых годов уже не отражали сущности наших отношений. “Магистральский” период моей жизни уходил в прошлое, гимны “возьмёмся за руки друзья” и подтекс­ты “Песенки американского солдата” уже не волновали меня, поскольку к се­редине 60-х годов я естественно и прочно сблизился с Вадимом Кожиновым, Николаем Рубцовым, Анатолием Передреевым, Владимиром Соколовым, Ва­силием Беловым, Валентином Распутиным, Петром Палиевским и многими другими русскими людьми, с которыми мне посчастливилось прожить вторую половину жизни. Однако эти перемены в судьбе, слава Богу, не затмили тех чувств, с которыми я метельными московскими вечерами в предвкушении “пира на Олимпе” спешил к трём вокзалам навстречу жёлтым окнам громад­ного советского Дворца культуры железнодорожника...

***

Когда Булат издал в 1967 году книгу стихотворений “Март великодушный”, я внимательно прочитал её, пытаясь понять, почему охладел к его творчест­ву, и, поразмыслив, понял: милые и задушевные песенки это одно, а стихи в книге, лишённые музыкального обаяния и авторского неповторимого испол­нения, — это нечто другое... Сам Булат, видимо, тоже почувствовал эту зако­номерность и все свои стихи, которые он исполнял под гитару в домашней об­становке или на эстраде, поместил в отдельном разделе под названием “Мои песни”. Увидев это, я вспомнил, что поэты Серебряного века — Есенин, Ма­яковский, Гумилёв, Ахматова, Цветаева — не оставили никаких воспоминаний о творчестве Вертинского, видимо, чувствуя, что его творчество живёт по иным законам, нежели те, которые были завещаны нам Пушкиным, Лермон­товым, Тютчевым, Некрасовым. Мне захотелось написать об этих своих раз­мышлениях, и вскоре статья “Инерция аккомпанемента” лежала на моём письменном столе. Я предвидел, что её публикация отразится на наших отно­шениях с Булатом, но что делать? Булат — друг, но истина дороже. Истина же заключалась в том, что музыкальный аккомпанемент не только даёт стихо­творной стихии всяческие возможности, но таит в себе одновременно скры­тые опасности для печатного слова. Не зря же Анна Ахматова называла всех наших знаменитых стихотворцев шестидесятых не иначе как “эстрадники”.