"К предательству таинственная страсть..."

“Они, — пишет Новодворская в “Огоньке”, — погибли от нашей руки, от руки интеллигентов <...> не следует винить в том, что произошло, мальчек-танкистов и наших командос-омоновцев. Они исполнили при­каз, но этот приказ был сформулирован не Грачёвым, а нами... Мы предпочли убить и даже нашли в этом моральное удовлетворение”.

Единственный, кто из 42-х подписантов сатанинского письма прилюдно ужаснулся октябрьской бойне, был писатель Юрий Давыдов. Остальные, про­молчав, согласились с Новодворской, что они — “убийцы”, члены фарисей­ского Синедриона, и такие же местечковые демоны “той единственной граж­данской”, какими были Розалия Землячка-Залкинд, Лариса Рейснер, Софья Гертнер из питерского ЧК, Евгения Бош, Ревекка Майзель и прочие “комиссарши”, правдиво изображённые в стихотворении Ярослава Смелякова “Жи­довка”. Но наши нынешние по сравнению с ведьмами той эпохи куда более прагматичны. Как пишет Новодворская, они “выскочили на Красную пло­щадь”, чтобы защищать не только “свободу” и “Президента”, но и “нашу будущую собственность, и нашу будущую же законность”.

Через какое-то время после 4 октября российское телевидение показало словесную схватку между подписантом “письма 42-х” Андреем Нуйкиным и Вадимом Кожиновым. Секундантом дуэли был, кажется, тележурналист из “Взгляда” Александр Любимов. Когда схватка, которую Нуйкин проиграл вчи­стую, закончилась, Любимов предложил противникам пожать друг другу ру­ки. Нуйкин протянул руку Кожинову, но тот отказался от рукопожатия со сло­вами: “Ваша рука в крови”...

Эта несмываемая кровь окончательно и навсегда разделила нас — детей русского простонародья и “детей Арбата”, в крови которых всегда жила “к предательству таинственная страсть”...

Вот что требовала от ельцинской власти кучка бывших советских литера­торов, мгновенно переродившихся в те дни в ренегатов:

“Фашисты взялись за оружие, пытаясь захватить власть”, “Нам очень хотелось быть добрыми, великодушными, терпимыми”... Добры­ми к кому? К убийцам? Терпимыми... К чему? К фашизму? <...> “Мы все сообща должны не допустить, чтобы суд над организаторами и участни­ками кровавой драмы в Москве не стал похожим на тот позорный фарс, который именуют судом над ГКЧП”, “Органы печати <...> должны быть закрыты”, “Все виды коммунистических и националистических партий <...> должны быть запрещены”, “Съезд народных депутатов, Верхов­ный совет, образованные ими органы (в том числе и Конституционный суд <...> признать нелегитимными”... (из письма 42-х)

Нет сейчас надобности пересказывать весь текст этого коллективного до­кумента, о котором выдающийся драматург и честный человек Виктор Розов в те дни отозвался так:

“Написано оно, на мой взгляд, — отчеканил фронтовик Розов, — людьми злобными, мстительными. От этого обращения веет беспощадным большевиз­мом и ранним фашизмом. Не буду перечислять порочность каждого положения этого воззвания. Скажу только об особо отвратительных его проявлениях. При­зыв к тому, чтобы Вы не поддавались псевдохристианским призывам “не мстить и не допускать жестокость”. Это, г-н президент, призывы истинно хри­стианские, а призывы авторов обращения — антихристианские, бесчеловеч­ные, сатанинские”.

(“Независимая газета” 19 октября 1993 г.)

С подобными же чувствами и словами, не боясь никаких последствий, гласно осудили в печати ельцинско-гайдаровскую свору “псов и палачей” на­ши бесстрашные русские люди — Василий Белов, Валентин Распутин, Юрий Власов, Александр Зиновьев, Владимир Крупин, и даже узники советских ла­герей Андрей Синявский, Владимир Максимов, Леонид Бородин и отец Дми­трий Дудко. А народный артист России Владимир Гостюхин выступил 19 мар­та 1994 года в газете “Советская Россия” с такими словами:

“В одном из интервью Булат Окуджава заявил, что наслаждался зрелищем штурма “Белого дома” и смотрел его, как потрясающий де­тектив”. Это признание меня потрясло! Неужели это Булат Окуджава? Кумир мой, да и вообще молодых людей шестидесятых годов. Мы вы­росли на его песнях, я знал их наизусть и очень любил. И вот этот по­эт-гуманист наслаждается телерепортажем о массовой бойне. Уму не­постижимо!

Когда я узнал, что в филармонии Минска состоится пикетирование концерта Окуджавы, то естественным движением души было выразить свой протест. Я пришёл с пластинкой былого своего кумира и на глазах собравшихся сломал её. Один из зрителей вышел на сцену с цветком. Окуждава потянулся за ним, но молодой человек сломал цветок и вышел из зала. Так он простился со своим кумиром”.