"К предательству таинственная страсть..."

С житейской точки зрения “не литературных” перебежчиков ещё можно по­нять: плясуны, балеруны, киношники, живописцы — всяческие шемякины, ну­риевы, шуфутинские, барышниковы, крамаровы, сичкины и т. д. всегда мог­ли найти себе дело в Голливуде, в американском балете, на художественных выставках, в ресторанах на Брайтон-Бич... Но что делать в Америке “кудесни­кам русского слова” и радетелям “русской речи”? Кому, каким французам или “офранцуженным русским” были нужны осевшие на Западе приблизительно в те же времена В. Максимов, А. Гладилин, А. Синявский, М. Розанова, В. Некрасов, Н. Горбаневская, М. Дёмин, коего, жившего подобно Владисла­ву Ходасевичу на “парижском чердаке”, я навестил в 1983 году, и который взмолился, чтобы я каким-то образом помог ему вернуться на родину?

А сколько их, плохо читавших Пушкина и не читавших Рубцова, осело в тогда ещё свободной от нашествия африкано-азиатских племён Германии? Г. Владимов, А. Галич, В. Делоне, Ф. Горенштейн, Т. Жирмунская, Л. Копе­лев, Р. Орлова... С Владимовым, Жирмунской и Максимовым я успел попро­щаться и даже говорил им, что жду их возвращения.

Конечно, о “гражданах мира”, о “мировых знаменитостях” память держит­ся дольше, нежели о нас грешных, цепляющихся за свои, по словам Пушки­на, “предрассудки”, за свои родные пенаты и погосты. Рано или поздно — всё забывается: и даты, и имена, и дорожки мимо ржавых ограждений быльём зарастают.

“Sic transit Gloria mundi” — “так проходит земная слава”, но особенно бы­стро она проходит, если прах знаменитого человека находит себе последнийприют где-нибудь на чужбине. “Чужбина” — какое страшное слово! От него можно защититься только тёплой русской пословицей: “Где родился, там и сгодился”, наверно поэтому будут помнить тебя твои реки, твои леса, твои кладбища. “Складбища”, как сказала мне одна поморская старушка — то есть место, куда “складывают”. Будут тебя помнить какое-то время твои читатели, но их дети уже едва ли...

Перечисляя страны, куда ринулись за свободой и популярностью (не­сколько интервью, пара книжек мизерным тиражом, кое-какие гонорары, а если повезёт, как Аксёнову или Максимову, то работа на “Голосе Америки” или “Свободе”) десятки, если не сотни известных в СССР “прорабов духа”, нельзя не вспомнить о земле обетованной... Да, в Израиле чуть ли не все, кого встречаешь на улице, говорят по-русски, у многих двойное гражданство, но причины того, почему в эту опасную, “горячую” ближневосточную земную точку рванулись и детская писательница Елена Аксельрод, и романистка-ма­тершинница Дина Рубина, и Давид Маркиш, и знаменитый артист Михаил Ко­заков, лежат гораздо глубже. О том, какие сакральные чувства продиктовали всем вышеупомянутым советским писателям поменять одну родину на дру­гую, Михаил Козаков с редкой откровенностью изложил в книге своих мемуа­ров “Третий звонок”:

— “Один замечательный актер старшего поколения, той самой преслову­той национальности, фронтовик, прошедший Отечественную, часто говорил: “Запомни, Миша! Мы в России — в гостях. Запомни: в гостях! И перестань че­му-либо удивляться”. Я возражал: “И это говоришь ты, фронтовик? Актер, ко­торого любят миллионы?” — “Да, всё это так, Миша, и всё-таки мы в гостях”.

Признаться, я так не думал, по крайней мере тогда, лет пятнадцать на­зад, когда впервые услышал от него эту фразу. А вот сравнительно недавно задумался... ”

Об этой тайне еврейской души я догадывался и задолго до роковых девя­ностых попытался разгадать её в одном из своих стихотворений, которое, помоему, и печатаю впервые:

Кто куда — к Арарату армяне.

Иудеи к священным холмам

с долгожданною визой в кармане,

“дым отечества”, жизнь пополам.

Патриоты и космополиты,

разногласья забыв навсегда,

пишут письма, читают молитвы,

ждут ответа, считают года...

Под защиту родимого крова,

завершая всемирный процесс,

возвращается прах Огарёва

на Ленгоры, и в этом — прогресс.

Стихотворение написано в 70-х годах, когда русское тёплое поветрие смягчило идеологические нравы, когда общество, словно бы услышав завет Пушкина о “любви к отеческим гробам”, с торжеством отпраздновало воз­вращение праха Огарёва из Европы на Воробьёвы горы, где они с Герценом давали клятву до конца жизни бороться с самодержавием. На этой волне “от­тепели” вернулись в Россию на родные погосты прах Фёдора Шаляпина и Ан­тона Деникина.

Влияние этой исторической стихии затронуло и души отпрысков двенад­цати колен израилевых, почувствовавших запахи “родного пепелища”, о ко­тором, как оказалось, они никогда не забывали, если вспомнить “Переписку из двух углов”, которую затеяли в 1920 году Василий Розанов и Михаил Гершензон. Последний однажды написал своему оппоненту: