"К предательству таинственная страсть..."

Что ж вам делать в этом море гнева,

Как вам быть в жестоком перекрёстке?

Взвешенные меж земли и неба (так у автора. — Ст. К.)

Смешанные крови, полукровки...

Слуцкий предчувствовал, что полукровок ждёт жизнь, полная опасностей и трагедий, а полукровками были многие наши известные “шестидесятни­ки” — Василий Аксёнов, Юрий Трифонов, Сергей Довлатов, Римма Казакова, Георгий Владимов, Владимир Высоцкий, Михаил Дёмин, Лев Иванов-Аннин­ский и т. д. И всем им Слуцкий пророчил тяжёлую жизнь.

В конце концов, удручённо наблюдая, как покидают Россию мои вчераш­ние друзья и недруги, и “полукровки”, и чистокровный электорат, находящий­ся в дальнем или близком родстве с отъехавшими в Вену, в Иерусалим, в Нью-Йорк, и понимая, что я не способен “переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, какой нам Бог её дал” (А. Пушкин), я излил все эти чувства в стихотворении:

Непонятно, как можно покинуть

эту землю и эту страну,

душу вывернуть, память отринуть

и любовь позабыть, и войну.

Нет, не то чтобы я образцовый

гражданин, коммунист, патриот —

просто призрачный сад на Садовой,

бор сосновый да сумрак лиловый,

тёмный берег да шрам пустяковый —

это всё лишь со мною уйдёт.

Всё, что было отмечено сердцем,

ни за что не подвластно уму.

Кто-то скажет: — А Курбский? А Герцен? —

Вам понятно, а я не пойму.

Я люблю эту кровную участь,

от которой сжимается грудь.

Даже здесь бессловесностью мучусь,

а не то, чтобы там где-нибудь.

Синий холод осеннего неба

столько раз растворялся в крови,

не оставил в ней места для гнева,

лишь для горечи и для любви.

С лёгкой руки Евгения Александровича, который громче всех кричал о на­личии в его венах и артериях всевозможных кровей, даже самый осторожный и умный “шестидесятник” Александр Петрович Межиров не удержался от со­блазна разгадать тайны кровосмешения. Он, вероятно, знал, что кровь, по верованию древних семитских племён, является вместилищем души, и по­грузился в хаос религиозных и гражданских распрей, которыми жила Россия в 80-90-е годы прошлого века, со страхом вопрошая сам себя:

Какая в этом кровь повинна,

Какой из них предъявят счёт?

Из двух любая половина

Тебе покоя не даёт.

А прямодушный Борис Абрамович Слуцкий сокрушался:

Не торговавший ни разу,

Не воровавший ни разу,

Ношу в себе, как заразу,

Проклятую эту расу...

В конце концов, даже Белла Ахмадулина, подражая своим старшим това­рищам, не только отыскала в своём хрупком организме присутствие итальян­ской крови, доставшейся ей от двоюродного дедушки, итальянского революционера-коммуниста Стопани, ленинского друга, прах которого покоится в Кремлёвской стене, но и написала об этом целую поэму, почему-то ныне за­бытую исследователями и ценителями её творчества.

А сколько было всяческих комплексов, которые волновали душу самого, может быть, знаменитого и талантливого “шестидесятника”, любимца русско­го простонародья! Из книги журналиста Б. Кудрявова “Тайны жизни и смерти Высоцкого” (М., Алгоритм, 2017. С. 49-50):

“Чувствовал ли, понимал ли сам Высоцкий своё родство, принадлежность к еврейской нации? Несомненно. Приведу дословный разговор Высоцкого с писателем Давидом Маркишем, опубликованный в книге М. Цибульского “Время Владимира Высоцкого”: “И ещё такая история. Володя знал, что я проявляю интерес к израильским делам. И он меня резко спросил: “Что там происходит в Израиле?” Я ему на это резко сказал: “Володя, какое твоё де­ло?” И тут он мне говорит: “Как какое? Я еврей”. Я глаза на лоб выкатил... Я был уверен, что он чисто русский человек. Володя говорит: “Есть Высот­ские — через “тс” — это поляки, а Высоцкие с буквой “ц” — евреи”. Это было для меня полным откровением”.

И ещё из той же книги:

“Есть интервью барда Александра Городницкого, который в 1965 году оказался с Высоцким на одном концерте в Политехниче­ском институте. Обращают на себя внимание такие слова: “Смотрю: просто­ватый парень с блатной стрижкой, глядит на меня исподлобья... И вдруг мрачно спрашивает: “Вы что, еврей, что ли?” Я возмутился: ничего себе на­чало знакомства! И тут он начинает улыбаться и сообщает: “Очень приятно, я тоже имею непосредственное отношение к этой нации”.

Что же касается “шестидесятников патриотического разлива”, то из моих друзей не чувствовал себя носителем “особой” расы ни один из них, и никто никогда не выяснял, какая кровь течёт в его жилах. Мы все считали себя са­мо собой русскими — по убеждениям, по судьбе, по некоему инстинкту роди­ны, по состоянию души, в конце концов. О такой драгоценной, свыше даро­ванной русскому народу беспечности двести лет тому назад с предельной от­кровенностью сказал западник и полукровка Александр Герцен:

“Мы выше зоологической щепетильности и совершенно безразличны к вопросу о расовой чистоте, что не мешает нам быть вполне славянами.

Мы очень довольны, что в наших жилах есть и финская, и монголь­ская кровь, что ставит нас в родственные и братские отношения с теми расами-париями, о которых гуманная демократия Европы не может го­ворить иначе, как тоном оскорбительного презрения”.