"К предательству таинственная страсть..."

Как это ни горестно, но о такого рода стихах-молитвах, как “Мать” и “Про­клятье”, начитанный лицедей Александр Петрович язвительно отозвался в по­эме “Бормотуха”, обвинив Николая Тряпкина в желании “Лишь только б раз­минуться с христианством и два тысячелетья зачеркнуть”. Но “с христиан­ством разминулись” и “зачеркнули два тысячелетья” не Тряпкин, в молодости объездивший многие деревни русского “старообрядческого Севера”, а пред­водительница “детей Арбата” и шестидесятников Валерия Новодворская, ко­торая не хуже Межирова и Тряпкина знала, что произошло в Иерусалиме две тысячи лет тому назад, и которая, обнажая суть кровавой бойни, происшед­шей 4 октября 1993 г. в Москве, заявила:

“Я не питаю ни малейшего ува­жения или приязни к русской православной церкви <...> такие, как я, вынудили президента на это решиться и сказали, как народ иудейский Пилату: кровь Его на нас и детях наших <...> Один парламент под назва­нием Синедрион уже когда-то вынес вердикт, что лучше одному челове­ку погибнуть, чем погибнет весь народ”.

Вот страшное и бесчеловечное оправдание кровопролитной трагедии, ко­торую Межиров пытался свести к пошлой болтовне об “антисемитизме”, “охотнорядчестве”...

Мне помнится, как однажды в начале 90-х годов мы с ним шли по Алек­сандровскому саду и остановились возле стелы, где были выбиты имена ре­волюционеров утопического социализма всех времён и народов, и он нео­жиданно серьёзно сказал мне: “Станислав! Неужели Вы не верите в то, что рано или поздно, но дело этих людей победит?..”

Если бы я тогда был насыщен знаниями, которыми владею сегодня, то от­ветил бы ему так: — После этой победы нам, Александр Петрович, надо будет рядом с именами Кампанеллы, Сен-Симона, Фурье, Бакунина вырезать на камне имена Вашей тётушки Розалии Залкинд и Валерии Новодворской.

Каждая из них способствовала такому революционному кровопролитию эпохи, которое не забывается. Духовный спор, в котором, как две силы на поле брани, сошлись сын русского крестьянства, православный воин с некра­сивой простонародной, но древней и своей собственной фамилией и атеист, выходец из семьи европейских эмигрантов, хлынувших в Россию на перело­ме веков, носивший красивый псевдоним, — окончился на рубеже тысячеле­тий. Русский воин Николай Тряпкин, отпетый по православному обряду, по­хоронен на подмосковном Ракитском кладбище. Его противник, сбежавший с поля духовной брани, умер в далёкой Америке, и пепел его, перевезённый в урне из Бронкса, зарыт в переделкинской почве. Будут ли поколения, сле­дующие за ними, продолжать их спор? Не знаю. Евтушенко, правда, проро­чествовал, что “В переулок Лебяжий вернётся когда-нибудь в бронзе из Бронкса автор стихотворения “Коммунисты, вперёд!”. Но я не верю в такой исход, потому что видел, как этот автор, услышав команду “Коммунисты, вперёд!”, один раз уже сбежал с поля брани. Я помню, как в шестидесятых годах прошлого века в ресторане Центрального Дома литераторов постоянно пьянствовала шумная парочка: маленький — полтора метра с кепкой детский писатель Юрий Коринец, человек с бугристым смуглым лицом, ёжиком во­лос и стоящими торчком усиками, и громадный, похожий на бабелевского биндюжника, старый лагерник Юрий Домбровский... Терять им было нече­го. Замечательный писатель Домбровский отсидел семнадцать лет, Коринец вырос в казахской ссылке, — и махнувшие рукой на всякие условности совет­ской и литературной жизни друзья постоянно напивались и вели себя, как душе было угодно.

В узком проходе, соединяющем Пёстрый зал с Дубовым, величественно шествуют двое — впереди маленький Коринец с тарелкой, на которой закус­ка, а за ним, покачиваясь, мохнатый, словно снежный человек, с волосами чуть ли не до плеч, в расстёгнутой до брючного ремня рубахе, с двумя фуже­рами водки в обеих руках — Юрий Домбровский.

Навстречу им со стороны Дубового зала появляется трезвый Межиров. Завидев его, — благополучного, вылощенного поэта, официально названного надеждой советской поэзии в тех же самых статьях и докладах 1947 года, ко­торые выбрасывали из литературной жизни Ахматову, и конечно же, презирая его, умного дельца и одного из влиятельнейших боссов переводческого кла­на, автора знаменитого стихотворения “Коммунисты, вперёд!” — два бесст­рашных литературных бомжа, не сговариваясь, рявкнули в два пропитых го­лоса: — Коммунисты! — Назад!

Александра Петровича как ветром сдуло. Он шарахнулся, а точнее шмыг­нул куда-то за дощатую перегородку, отделявшую коридорчик от кухни, и за­таился в ожидании, пока отчаянная пара, забыв о нём, не усядется где-ни­будь в Дубовом зале, к ужасу метрдотеля Антонины Ивановны...

Вот так на моих глазах разрушилась коммунистическая броня, чуть ли не полвека оберегавшая поэта и помогавшая ему и его чадам с домочадцами жить безбедно, пользоваться всеми благами советской жизни со всеми её гонорарами, дачами, тиражами, банкетами, биллиардами, цирками и прочи­ми причиндалами бытия.