К сердцу Африки

Свирепые и кровожадные львы появляются только в фильмах о Тарзане да еще в романах о джунглях и саваннах. Если уж говорить о свирепости льва, постарайтесь представить себе следующую ситуацию: на дороге лежит лев, и вы, медленно приближаясь к нему, хлопаете в ладоши. Так вот, в девяти случаях из десяти лев убежит, а в десятом случае просто останется лежать.

На людей львы нападают крайне редко. Людоедами становятся только старые, беззубые или раненые львы. Но бывают и исключения. В Танзании, примерно в трехстах — четырехстах километрах от Таборы, живут львы, которые действительно очень кровожадны и часто нападают на женщин и детей. Оказавшись в том районе, я поставил палатку неподалеку от хижин африканцев, окруженных со всех сторон живой изгородью высотой около трех метров. Ночью меня разбудили чьи-то вопли и крики. Оказывается, лев перепрыгнул через изгородь, схватил молодого бычка, не выпуская его из пасти, снова перемахнул через изгородь и исчез.

Прорвать мою тонкую нейлоновую палатку и пожаловать ко мне в гости льву вообще ничего не стоило. Но белый цвет палатки, очевидно, несколько озадачил хищника, и он предпочел искать добычу между более привычными для него хижинами.

Среди носильщиков и проводников назревало недовольство. Действительно, вместо того чтобы думать о пропитании и стрелять дичь, белый человек целый час сидит в кустарнике и фотографирует гнездо с несколькими птенцами, которые так малы, что их даже нельзя есть.

А потом вспыхнул открытый бунт: носильщики заявили, что не будут больше таскать съемочную аппаратуру. И лишь после того, как Жерэн дал честное слово, что мы не пойдем дальше, пока не убьем хотя бы четырех антилоп, носильщики согласились прекратить забастовку, и вскоре эта маленькая ссора была забыта.

Часа за два до захода солнца мы отправляемся в лагерь, и носильщики начинают петь своими красивыми, глубокими голосами.

Я спросил Жерэна, о чем они поют.

— О природе, которая их окружает, — ответил Жерэн.

— О деревьях, о птицах, о прекрасной саванне?

— Не совсем. Они поют примерно следующее:

По небу летает чудесное жаркое из дичи,
По полям бегают вкусные обеды,
А по берегам озера разгуливает пятьсот бифштексов.
Мы насладимся прекрасным мясом,
Мы высосем жирные мозговые кости,
Мы съедим великолепные потроха
И получим бесподобное расстройство желудка.
Белые возьмут свои ружья,
Белые принесут нам свежее мясо,
Но белые глупы,
Ибо они смотрят на зверей только через свои
черные ящики,
А кинопленка совсем несъедобна.
Белый человек глуп
И ходит как неуклюжий буйвол!

Почему-то мы с Карапи вдруг подумали, что эта песня звучит вовсе не так красиво, как нам показалось сначала. Особенно обидными нам показались весьма выразительные взгляды, которые бросали на нас наши черные друзья в конце песни. И мы тут же договорились о том, что, хотя песня эта и записана на магнитофон в качестве звукового оформления фильма, переводить на датский язык мы ее во всяком случае не будем.

Когда мы шли между глиняными хижинами Бунхебира, женщины, услышав песню, переставали работать и, ухмыляясь, переглядывались с носильщиками. А те повторяли ее все снова и снова, добавляя новые куплеты, которые Жерэн категорически отказался переводить, но, судя по реакции слушателей, они были ужасно смешные.

Во время долгих странствий по саванне с путешественниками порой случаются самые невероятные вещи.

В один прекрасный день мы приютили Жозефину и Поля. Нашли мы их в небольшой деревушке, оба они были в крайне плачевном состоянии и умирали с голоду; во всяком случае Жозефина одной ногой уже была в могиле.

Жозефина и Поль — это мангусты, близкие родственники кипплинговского Рикки-Тикки-Тави. Я выменял их за три начни сигарет, причем Поль поселился у меня в правом кармане, и Жозефина в левом. Оба зверька сразу же почувствовали себя здесь как дома и после небольших экскурсий по моим плечам всегда возвращались каждый в свой карман.

Через пару дней я подарил им собственную виллу в виде плетеной корзинки, которую один из носильщиков нес на голове. Когда вечером мы разбивали лагерь, Поль и Жозефина вылезали из корзины и приступали к трапезе, которая продолжалась около двух часов. А съесть они ухитрялись совершенно невероятное количество еды; особенно прожорлив был Поль, однако и Жозефина не отличалась умеренностью.