К суду истории. О Сталине и сталинизме

Когда 4 октября уже после прорыва обозначилась угроза выхода крупных танковых соединений противника в тыл Западного фронта, Конев доложил Сталину по ВЧ об обстановке и угрозе окружения нескольких армий. Сталин выслушал Конева, но не принял никакого решения. Конев связался с начальником Генштаба Б. М. Шапошниковым и повторил свой доклад. Шапошников обещал доложить Ставке. Однако разрешения к отступлению на Гжатский оборонительный рубеж Западный фронт в этот роковой день так и не получил. Эта медлительность Ставки и привела к окружению четырех армий. Когда к середине октября разгром окруженных советских войск был завершен, на пути германских дивизий к Москве еще не было создано нового прочного заслона. 10 октября войска Резервного и Западного фронтов были объединены в общий Западный фронт, командующим этим фронтом был назначен Г. К. Жуков. Из армий правого крыла, прикрывавших Москву, был создан Калининский фронт во главе с И. Коневым. Немецкие войска продвигались вперед, имея более чем двукратное преимущество в численности солдат и техники. Создалась реальная угроза столице. Большинство правительственных учреждений после 5 октября было переведено в Куйбышев. 15 октября А. С. Щербаков, возглавлявший в те годы Московскую партийную организацию, созвал на срочное совещание секретарей райкомов партии. Инструкции свидетельствовали о чрезвычайности положения. Было приказано оставить в Москве лишь тех, кто имел специальные задания: взрывников, подпольщиков и др. Остальным – покинуть город. Главным путем для эвакуации должна была стать Горьковская область. Угроза падения Москвы была столь велика, что было решено использовать опыт 1812 года, т. е. покинуть город, если не удастся отстоять его в боях. В срочном порядке началась подготовка к взрыву электростанций, части метро, а также тех предприятий, которые трудно было эвакуировать. Все это не могло остаться в секрете от населения, и уже на следующий день 16 октября среди москвичей возникла тревога и сотни тысяч людей стали покидать город самостоятельно. Это неорганизованное бегство породило неразбериху, а в ряде случаев настоящую панику. Для отъезда из Москвы Ставки и лично Сталина был подготовлен специальный поезд и, по многим свидетельствам, в ночь на 16 октября Сталин покинул Москву. Однако ни в Горьком, ни в Куйбышеве Сталин не появлялся. По свидетельству К. М. Симонова, специальный поезд отошел от Москвы, но менее чем через сутки Сталин, получив от командующих фронтами очередные сводки, решил вернуться в Кремль.

Этот незначительный эпизод, ничего общего не имеющий с поведением Сталина в начале войны, очень волнует, однако, многих поклонников Сталина, которые пытаются отрицать, что Сталин хотя бы и на короткое время покидал Москву в 1941 году. Писатель П. Л. Проскурин в романе «Имя твое» рассказывает нам и о событиях в Москве в октябре 1941 года, и о поведении Сталина. Чтобы показать, с каким пиететом изображают Сталина наши сталинисты, приведем отрывок из романа П. Проскурина: «Ему (Сталину) вспомнилось состоявшееся в осень сорок первого решение о необходимости его немедленного отъезда из Москвы в Куйбышев, и в памяти четко возникло утро девятнадцатого октября, Рогожско-Симферопольский тупик, спецпоезд, пустынная платформа, терпеливо ждавшие пришедшие провожать его товарищи... Это был один из немногих моментов в его жизни, когда надо было определить предстоящий шаг настолько безошибочно, что каменно онемевшей спиной он чувствовал безграничную настороженность огромного города, оказавшегося сейчас в самом острие, в самом средоточении мировых потрясений, невиданных по ожесточенности и глобальности перекрута мировых сил.

Он был лишь смертельно уставший в последние тяжкие месяцы человек, но именно поэтому, именно в тот момент на пустынной платформе Рогожско-Симферопольского тупика в непрерывном пугающем двухчасовом хождении, во время которого к нему ни один из присутствующих не решился приблизиться, он не столько умом, сколько сердцем ощутил неимоверный груз ответственности, и никому другому он не мог ничего, ни одной крупицы этого неимоверного груза переложить на плечи; почувствовал еще раз почти живой, гневный крик бессмертного города. Никто не видел его лица; дойдя до края платформы своим неспешным характерным шагом, он, не говоря никому ни слова, круто повернулся, горбясь больше обычного, прошел к своей машине, сел в нее и уехал назад» [751] .

В этом отрывке мне кажется фальшивым все – и приписываемые Сталину мысли, и дата – 19 октября, когда положение под Москвой временно стабилизировалось и вопрос отъезда Сталина уже не возникал. Но очевидно и то, что Проскурин хорошо знает действительные факты этих тяжелых для Москвы дней, о которых он, однако, сознательно умалчивает.