К востоку от полночи

— Изыди, сатана, — прошептал Юра и хлопнул по карману. Затем пересел на кушетку поближе к Володьке.

— Ты чего, начальник?

— Так. Скажешь потом Наташе — пусть сделает мне но—шпу. Что—то боль не проходит.

— Ты, старик, не затягивал бы с этим делом. А то отключишься не вовремя, и ни себе, ни людям.

Из короткого забытья в полутёмной ординаторской его вывела медсестра Наташа, наклонившаяся со шприцем в руке.

— А? Что случилось?

— Ничего—ничего. Вы просили сделать вам укол, да?

— 63 —

— А—а… Да—да, спасибо, Наташенька, — и стал закатывать рукав халата.

За окном рассеивалась ночная темень. Жена Грачёва открыла глаза.

— Ой, мамочки! — вскинулась Наташа, прикорнувшая возле аппаратуры. Их разбудил негромкий щелчок. Наташа глянула на приборы и метнулась из палаты.

Вздрогнули самописцы монитора, и ровные, словно по линейке выведенные чернильные линии, всколыхнулись. Короткие, пока ещё нечёткие и хаотические всплески зачёркали на бумаге, постепенно упорядочиваясь, принимая знакомы формы дельта—ритма головного мозга.

На ходу надевая фонендоскоп, в палату влетел Оленев и приставил чашечку к груди Грачёва.

Скрипнуло кресло. Жена Грачёва встала, опустила руку в карман халата, медленно вынимая свой фонендоскоп. Она смотрела на Юру, не решаясь развернуть прибор.

Оленев напряжённо вслушивался. Мельком оглянулся на Веру Семёновну, и подобие улыбки тронуло его губы. Он выпрямился и кивком пригласил её подойти. Путаясь в трубках, Грачёва надела инструмент и встала на колени перед кроватью. Осторожно, словно боясь и не веря, прикоснулась к груди мужа. На глазах появились слёзы.

За окном проснулась и робко запела какая—то птичка.

Когда ранний июньский рассвет вызвал к жизни целый сводный хор птичьего царства, всё более чётко и ритмично стал вспыхивать и погасать на пульте монитора индикатор пульса. Поднялось артериальное давление, не заметное глазу дыхание наращивало силу, глубину, и к началу рабочего дня Грачёв походил на просто спящего человека.

Срабатывал невидимый телеграф: по одному, осторожно, в реанимацию входили врачи, смотрели на приборы, чесали лысины, лохматили шевелюры, пожимали плечами и поздравляли едва живого от усталости Оленева — кто руку пожимал, кто по плечу похлопывал, а акушерка, что принимала роды у Марины, так прямо в щёчку поцеловала.

Когда посетитель выходил, взгляду открывалась очередь из желающих лично увидеть чудо оживления Грачёва.

— Юрий Петрович, пойдёмте, приляжете, а я вам бульона сделала, — перед Оленевым стояла Наташа тоже со следами двухсуточного недосыпания.

— Нет, Наташа, я ещё посижу, понаблюдаю.

— Юрий Петрович, бульончик импортный, из кубиков..

— Нет—нет..

Но долго упрямиться ему не дали: подошла Вера Семёновна, взяла его под руку и кивнула Наташе, чтобы та сделала то же самое.

— 64 —

Почти насильно Грачёва увела его в самый конец коридора, в свободный бокс, усадила на кровать. Тут же вошла Наташа с чашкой бульона.

— Идите, Вера Семёновна, отдыхайте, я тут сама.

Вера Семёновна вышла.

— Нате, пейте. Сколько уже не евши, не спавши.

— Наташа, ты же с нами вместе. столько же спала и ела.

— Ну, я—то молодая, мне — что, а вам отдохнуть надо, подкрепиться.

— Вот, спасибо, внученька, утешила старика.

— Ой, да ладно вам, Юрий Петрович, — покраснела девушка, — Я же не то имела в виду.

С закрытыми уже глазами Оленев сделал пару глотков, прошептал «спасибо» и повалился на подушку.

Сон навалился на него какой—то неземной мелодией, тихой, глубоко звучащей, широкой, как сам мир. И такие же картины, земные и неземные, раскрывались перед ним:

Нил, оживляющий пустыню мира, превращая его в цветущий оазис…

Ганг, растворяющий в своих водах людские судьбы и жизни…

Великий Океан, в котором лениво плескались три кита, поддерживающие на спинах сверкающую Вселенную..

Звёздные дожди галактик, рассыпающиеся в глубинах Космоса…

Из волн забытья и успокоения Оленева вытащила бестрепетная рука Веселова.

— Который час? — пробормотал Юра, не в силах открыть глаза.

— Десятый.

— Всего—то.

— Ты дрыхнешь десятый час, Кулибин. Причём, без задних ног. Давай, пристёгивай их, весьма полезны будут сейчас.

— Будто бы есть передние ноги, — проворчал Оленев, садясь, — Что я тебе, собака, что ли?

Как там дела?

— Сплошные конфабуляции.

— Ложные воспоминания, — машинально перевёл Юра, — У кого?

— У шефа, конечно, елы—палы!

— Он разговаривает?! — Оленев вскочил, — Он пришёл в сознание?!

— Пришёл. Прибежал даже. Да как начал травить — Машка с перепуга психиатра вызвала. Сидит сейчас возле шефа. Тестирует, анализирует. А тот ему цирк устроил: уверяет, что не Матвей он, а Степан. Контузило, говорит, когда Днепр форсировали, вот в госпитале и лежит. Ну, а про ребионит — ни слова.

— 65 —

Рядом с Грачёвым сидел незнакомый врач и тихим шёпотом беседовал с ним. Юра подошёл к Вере Семёновне и взглядом спросил: «Это правда?».

— Всё хорошо, Юрий Петрович, — прошептала она, — Правда, Матвей утверждает, что это не он, а его отец. Степан Петрович на самом деле был контужен при форсировании Днепра. Это побочный эффект вашего препарата?

— Не знаю. Это же первый случай применения на человеке.