Каба́

И это понятно. Если льву напомнить о том времени, когда он считал себя овечкой, он долго думать не будет – напоминальщика сразу в расход. Люди – цивилизованнее, изощреннее и избирательнее. Мы, люди, умеем вычеркивать. Мы умеем вычеркивать даже любимых, что уж говорить о датах? Мы не хотим помнить себя тогдашними, совершающими ошибки и блеющими от безысходности. Мы исключаем из дома все предметы прошлого. Мы рвем фотоальбомы, письма и открытки. Меняем фамилии и телефонные номера. Заводим другие страницы в соцсетях. Осваиваем новые специальности, заводим новый круг общения. А потом… мы забываем. Забываем прошлое, забываем овечьи годы. Все постепенно стирается, выцветает. Лица, имена, даты, улицы, события, города…

Но самое поразительное – мы забываем сами себя. С каждым прожитым годом все сильнее убеждение, что и не с нами все это было. Этот кошмар из прошлого… Иногда он снится нам, и мы вскакиваем посреди ночи, задыхаясь, на грани приступа, но к утру – все забывается. Чаще и чаще чьи-нибудь вопросы о прошлом ставят нас в тупик. Теряются прежние ассоциации. Даже новости и события о городах, где мы жили когда-то – пытались жить, любили и теряли, спотыкались, падали, вновь вставали, а когда не было сил, ползли по оплеванной мостовой, цепляясь за ноги прохожих, более удачливых, более успешных, более равнодушных,– даже новости из прошлого мы воспринимаем отстраненно.

Мы – другие. Мы прочитали книгу когда-то. Она была такая яркая, и что-то откликнулось у нас в душе, и мы отождествили себя с главным героем. Это он, не мы, полз по мостовой, слишком обессиленный или слишком пьяный, пытаясь встать на ноги, пытаясь выжить. Книжка запала, мы вспоминаем ее, конечно же, как и героев, но – все реже и реже. Впечатления выцветают, и приходят новые, более позитивные. Время от времени – неожиданный запах или какое-то слово,– и на нас снисходит озарение: это не книга! Это мы! Мы сами вжимались в угол клетки когда-то, высмеиваемые окружающими, это мы, никакой не книжный персонаж. Но тут же следом накатывает сомнение. Сомнение становится неверием. Неверие – протестом. Мы суем книгу под струю горячей воды, и вода смывает все написанное, а потом разъедает страницы. И написанное стирается из памяти. Так это работает. Мы смогли взять в руки перо, и теперь мы сами пишем свою книгу, своих героев, свой мир.

Похоже, Игорь все-таки заразный. Его теории здорово вписываются в повседневность.

Что касается его самого, Игоря Мещерякова, то здесь все вообще элементарно. Не знает близких родственников со стороны мамы? Да и хрен с ними! Он сейчас сконцентрирован на себе и только на себе,– возраст такой, ничего личного. Да и характер обязывает. Его пылкая любовь к бабке с дедом обусловлена исключительно их преждевременной смертью и шоком от потери. Будь они живы, он бы все больше и больше отдалялся от них, все больше лелеял свою любовь в памяти, нежели на деле. Так что ничего удивительного, что ему плевать на маминых родичей, которых он в глаза не видел.

Дверь в кабинет внезапно приоткрылась, в проеме возникла Анна Шерстобитова, девушка с ресепшена. Выглядела она озадаченно. Петров сразу же понял, почему. Впервые в жизни он забыл про время. Время сеанса вышло, сейчас к нему на очереди другие пациенты, а он продолжает сидеть с Игорем.

Он вдруг ощутил боль. Физическую. Он словно читал книгу, замечательную книгу о цветущей Хоббитании, а потом поднял голову и увидел за окном дождь и серость. Сейчас Игорь Мещеряков уйдет. Уйдет и заберет с собой миллионы книг, которые роятся у него в голове. А ему, Петрову, вновь придется работать с каким-нибудь жиробасом-переростком, который будет тупить, хохмить и пердеть.

Он сделал знак Анне, что все понял и закругляется. Игорь оглянулся и тоже понял, потому как потянулся за рюкзаком, лежащим на полу у его ног.

– Игорь, на сегодня, похоже, все. Мы здорово продвинулись. Предлагаю продолжить в следующий раз.– И это прозвучало невнятно и пресно.

После того, как Игорь ушел, Петров пригласил в кабинет следующих посетителей – слава богу, это оказался не жиробас-переросток, а юная девушка с мамой. Он извинился перед ними, попросил подождать еще минутку, выхватил из ящика стола сигареты с зажигалкой и выскочил на крыльцо. Руководство, мягко говоря, не приветствовало такие выкрутасы – курить или бродить где-то, заставляя пациентов ждать,– но сейчас ему как никогда требовалась передышка. Он закурил на крыльце, машинально оглядев окрестности в поисках удаляющейся спины Игоря. Но тот уже исчез. Как персонаж хорошей истории, он исчез вместе с самой историей.