Кадис

– Лорд Грей не показывается у нас в доме. Никто не знает его местопребывания, возможно, он уехал в Англию.

– Похоже на то, что он и в самом деле вернулся на родину.

– Должен тебе сказать, что моя невеста слышать обо мне не может. Но это к делу не относится. Матушка меня блокировала с моря и суши, и я сдаюсь, дружище, сдаюсь бесповоротно. С сеньорой моей матушкой шутки плохи, голубчик. Посмотрел бы ты, какие затрещины она мне дает!.. Пришлось тайком заказать ключи, чтобы по вечерам выходить из дому. А мои бедные сестрички и моя невеста? Вот уже по меньшей мере два месяца, как они носа не высовывают на улицу. Их даже к мессе не пускают; о прогулках и думать нечего. Они замурованы за стеклами веранды, у них отобрали бумагу, чернила и перья. Жалко смотреть на страдания бедняжек, они побледнели в неволе. Я уверен, что нашему мрачному застенку они предпочли бы жизнь, полную лишений, и с радостью терпели бы побои от мужа или замечания от суровой настоятельницы монастыря. Они не видят других мужчин, кроме меня и дона Пако. Представляешь себе, как им весело живется?

– А вы по вечерам где-нибудь бываете?

– Как, разве ты не знаешь, я каждый вечер отправляюсь туда, где собираются одни мужчины, чтобы обсуждать политические вопросы. Преинтереснейшее занятие! Слушай, мы собираемся в доме на улице Сантисима-Тринидад и там часами беседуем о демократии, о низкопоклонстве, говорим гадости о монахах и сочиняем уморительные сатирические статейки в газету под названием «Домовой кофеен». Мы перемываем чужие косточки и всех беспощадно высмеиваем. Но самое занимательное – это наш орган печати, где мы вовсю потешаемся над священниками, инквизицией, папой римским, над святой церковью и Тридентским собором![125] А ну, попробуй сделать то же самое…

– Вы, я вижу, стали большим шутником.

– Узнай об этом матушка, она повесила бы меня посреди гостиной – ведь, на ее беду, у нас вокруг дома нет зубчатых стен, чтобы со мной расправиться. Пойдем сейчас вместе, мы иногда и днем там собираемся. Сегодня мы будем слушать фельетон, написанный одним из нашей компании в ответ на «Учебный словарь для некоторых писателей, по ошибке родившихся в Испании». Знакома тебе эта книжица? Это сборник всякой ерунды, его принес к нам Остоласа, по вечерам он, сеньор Тенрейро и матушка занимаются чтением вслух, смакуя эту отменную чепуху. Ты сейчас увидишь автора, сочинившего достойный ответ.

– Что ж, пойдем, чтобы убить время, – сказал я, готовясь в путь.

– А вечером мы собираемся в трактире у Поэнко. Приглашаю тебя распить со мной бутылку…

– Замечательная мысль! Пока донья Мария спит, вы покидаете дом, кладете ключ в карман – и к Поэнко… Мы отлично проведем вечер. Мне известно, что сегодня там будут Мария Энкарнасьон и Пепилья Поэнка.

– Чудесная новость, друг Арасели, прямо пальчики оближешь. Прилечу на крыльях. Матушка спит как камень, даже не подозревая о моих ночных похождениях.

– Но о них, верно, знают ваши сестрицы.

– Да, знают и рады, по крайней мере, я им могу рассказать много интересного. Я и в театр хожу. У бедняжек такая унылая жизнь! Они спят втроем в одной комнате и по вечерам шепотом рассказывают друг другу всякие истории.

На улице Сантисима-Тринидад мы вошли в темное, низкое, скудно обставленное помещение, где собралось человек двадцать пять самого разнообразного возраста; впрочем, большинство из них составляла молодежь – веселая и шумная орава студентов; кое-кто был одет в форму добровольцев, а кое-кто, помнится, даже в сутану. Не берусь передать, какой там царил шум и хаос, – уж слишком много слов пришлось бы потратить, чтобы живописать их подвижные лица, размашистые движения и неуемную страсть говорить и смеяться. Одни сидели на колченогих стульях, другие, стоя на столе, держали речь, подражая парламентским ораторам, третьи ожесточенно спорили, а некоторые тут же у ног очередного оратора на краешке стола или попросту у себя на коленях заполняли каракулями листки бумаги. То было гнездо, инкубатор политических деятелей, инкубатор журналистов, ораторов, агитаторов, будущих министров, и весело было смотреть, с каким задором бойкие цыплята разбивали скорлупу яйца.

Это был и клуб в зародыше, и редакция журнала, и парламентская академия, все, вместе взятое, и даже чуть-чуть больше. Бурлящий котел! А внутри этого только что поставленного на огонь котла – какие страсти, революции, кризисы, исторические события! Гусеницы под весенним солнцем не так быстро превращаются в бабочек, как созревали политические деятели из этих невинных зародышей. Их стремительное развитие поражало воображение, слушая их, можно было подумать, что они готовы вызвать на бой вселенную.

Мы с доном Диего были встречены, как старые друзья.

– Сейчас придет наш знаменитый библиотекарь из кортесов, – сказал один из присутствующих, – и прочтет нам конец своей поэмы.

– Я уже вижу, как трепещут пузатые монахи и упитанные каноники. Повторяю, это произведение должно быть выбито золотыми буквами на всех перекрестках:

– Вот он, вот он, наш славный Гальярдо!