Кадис

Вошел очень высокий, тощий, с виду неуклюжий человек с живыми глазами на желтоватом лице и длинными оттопыренными ушами. Удивительный тип. Лет пятьдесят спустя вы могли его встретить на улицах Мадрида, неузнаваемо изменившимся за полвека, но он все так же выделялся среди прохожих своим непомерным ростом, по-прежнему худой, желтый, скорее мрачный, чем жизнерадостный, он быстро шагал в своей видавшей виды клеенчатой шляпе и неизменном сером сюртуке, карманы которого были набиты старыми книгами, а если бы вы случайно направились в Альберкилью, вблизи Толедо, то увидели бы его в библиотеке, зарывшимся в книгах. Гальярдо был помешан на составлении заметок не меньше, чем Дон Кихот на рыцарских романах. Он по неделям не вылезал из книгохранилища, питаясь изо дня в день одним молочным супом. Чего-то не хватало в этой голове, напичканной всевозможными сведениями, датами и такими обширными познаниями, каких не найти во всем мире, ибо ничего путного в своей жизни Гальярдо не сделал.

Но вы не знали Гальярдо так хорошо, как знал его я в расцвете его жгучей ненависти к священникам; вы не слышали, как он читает знаменитые страницы «Шутовского словаря», самой беспощадной и жестокой книги, направленной против религии и ее служителей, которая когда-либо появлялась в Испании. Он был одержим поэтическим антирелигиозным даром, этот первый защитник крикливой поэзии, которая в течение многих лет дурманила молодые головы, проповедуя, будто, уничтожив священников, можно обрести свободу.

– Читайте, читайте! – послышалось со всех сторон.

– Ты уже закончил статью о «Христианстве»?

– Тише, не сводите меня с ума, – сказал Гальярдо, доставая листки бумаги. – Так быстро это не делается.

– Если ты уже дошел до половины, прославленный библиотекарь, то недалеко и до «Инквизиции», ведь она начинается на букву «И».

– Нет, ей у меня отведено место на букву «Я».

Оглушительные и раскатистые взрывы смеха.

– Минуту терпения. Посмотрим, как вам понравится «Конституция», – сказал, усаживаясь, Гальярдо; все вмиг столпились вокруг его стула. – Как вам известно, осел, составивший «Учебный словарь», утверждает, будто «конституция – это мозаика из статей Кондильяка[126], кое-как наспех собранных в кучу»… Но прежде послушайте, как я определяю «Христианство». Вот что я написал: «Горячая любовь христианской церкви к ренте, власти и почету. Многоопытные и дальновидные почитатели супруги Иисуса Христа[127] с одинаковым проворством и успехом запускают руку и в испанский королевский «ларец», и в сокровищницу папы римского». Как видите, я несколько перефразировал то, что сказано в словаре по поводу «Патриотизма».

– Бартолильо, – спросил один из слушателей, – а ты ничего не ответил им насчет того, что душа, по мнению одних, это «косточка или хрящик в мозгу», а по мнению иных, ее место в диафрагме и она вроде «душки»[128], которую закладывают в скрипку?

– Терпение. Сейчас послушайте, как я определяю «Фанатизм»… «Нравственно-физический недуг, жестокий и безнадежный, ибо страдающие им ненавидят лечение сильнее, чем свою хворь. Фанатизм подобен собачьему бешенству, каковому более других подвержены субъекты, одетые в поповские балахоны. Признаки: тошнота, судороги, бред, ярость; в последней своей стадии болезнь переходит в психоз и человеконенавистничество, причем больной страдает приступами страсти к кострам, на которых он желал бы сжечь половину рода человеческого».

– Неплохо сказано, но знаешь, Бартоло, уж слишком холодно.

– Задать им жару, да как следует! Ну а что ты пишешь на слово «монах»?

– «Монах… Внимание, – продолжал Гальярдо, – порода гнусных, презренных тварей, которые бездельничают, живя за счет крови и пота своего ближнего; живут они в своего рода харчевнях, где чешут себе животы и предаются всевозможным удовольствиям и наслаждениям…»

Тут юные слушатели не смогли сдержать своего восторга и подняли невообразимый шум; они столь оглушительно захлопали в ладоши и затопали ногами, что на улице от удивления стали останавливаться прохожие.

– Хватит, сеньоры, больше я ничего вам не прочту, – сказал Гальярдо, с удовлетворением пряча свои листки. – Иначе к тому времени, когда книга выйдет из печати, она потеряет всю свою остроту.

– Бартоло, давай про «епископа».

– Бартоло, прочти «папу».

– Оставим все на завтра.

– Попы небось уже пригорюнились и повесили свои головушки – пронюхали, что скоро выйдет «Словарь».

– Бартоло, не напишешь ли сегодня что-нибудь против Лардисабаля?

Лардисабаль, член Регентского совета, ушедший за год до того со своего поста, напечатал незадолго перед отставкой сокрушительную статью против кортесов.

– Я? Не желаю связываться с этим ослом; как известно, я никогда не подбрасывал ни ячменя, ни овса в его кормушку.

– Но надо же встать на защиту суверенитета нации.

– У нации есть другие враги, посильнее Лардисабаля… А на этого дунешь, он и рассыплется…

– Завтра выйдет забавнейший номер нашего «Домового».