Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

— Э, мать, — раздражаясь, сказал Мурад, — ты сидишь тут и ничего не знаешь. Побыла бы ты сейчас на месте отца, так плюнула бы да заплатила, да еще приплясывая заплатила бы…

— Да, недаром говорит пословица: "У зла выкупи свою шею". Надо заплатить и избавиться от этих разговоров, — спокойно сказал Карлы.

— Ну, а чем же ты будешь платить? Заплатишь, а они потом еще больше наложат на тебя. Разве можно оставлять мясо в зубах у этих мошенников? Чтоб провалиться их кибиткам вместе с ними! — И Набат с глубокой верой в кару божью устремила свой набожный взгляд в отверстие тюнюка, затянутое дымом.

— Вот будем думать теперь, чем заплатить, — все так же спокойно сказал Карлы, размачивая в пиале сухую лепешку.

У Карлы были шкурки убитых еще осенью и зимой лисиц и диких кошек. Обычно он сдавал их в лавку Кулмана в обмен на товары. Мурад вспомнил о них и предложил не сдавать их Кулману за бесценок, а продать на базаре за настоящую цену и этими деньгами заплатить подать.

Карлы одобрил это, повеселел немного, встал и ушел с Мурадом работать в кузницу.

Вечером, перед заходом солнца, в кузницу Карлы набилось народу больше обычного, и весь разговор дотемна крутился вокруг того, как опозорил Кулман кузнеца, натравил на старика собаку и как несправедливы нынешние подати.

— Война-то войной, да не так уж все вздорожало, чтоб платить не за две, а за пять кибиток! Ведь это просто шкуру дерут!

Баба Солдат хмуро крутил длинные усы и молчал и только раз посмотрел на Мурада, чуть улыбнулся и сказал:

— А собака-то, Мурад, тоскует по тебе. Скулит все. Уж очень ты ей приглянулся!

Мураду эта шутка показалась большой похвалой. Он опустил молот и засмеялся.

На другой день утром Мурад и Дурды вскинули на плечи мешки со шкурками и пошли на базар. Дурды шел и боязливо посматривал на ворота Кулмана и по сторонам.

— Да чего ты озираешься? — рассердился Мурад. — Что мы, ворованное, что ли, несем? Свое добро несем!

— Да Кулман, понимаешь, увидит, и пойдет потом крик… — шепотом промямлил Дурды, виновато ежась.

— А пусть глядит! Ты вроде отца стал… Все тебе боязно. Отец-то старик, его уж жизнь измотала, а ты — вон какой детина, мог бы за себя постоять!

— Э, устоишь тут!.. Свалят с ног, и не заметишь. Вон, говорят, в Ашхабаде и в Мерве сколько посадили народу за то, что не признавали начальства. А за решеткой, думаешь, сладко сидеть?

— Да уж лучше за решеткой сидеть, чем давать себя в обиду, — с жаром сказал Мурад.

— Ну, это ты еще глупый… — пробурчал Дурды и замолчал.

На базаре, не торгуясь долго, они быстро распродали шкурки, зашли по дороге к Молла Клычу, заплатили подать, и оба веселые вернулись домой, рассказали матери и пошли помогать отцу в кузницу.

— Ну как? — спросил Карлы, сдвинув очки на лоб и испытующе посматривая на сыновей.

— Да все хорошо! Все продали и заплатили.

— Ну, слава богу! Больше и говорить об этом не стоит. Давайте работать!

Он вдруг почувствовал прилив сил во всем теле и с особым усердием стал раздувать мехи.

9

Карлы был весел и легко работал до самого полудня. Он посматривал на сыновей, на их проворные мускулистые руки и думал:

"С такими сыновьями я мог бы быть богатым человеком, если бы у людей была совесть и они платили бы мне, что полагается. А то вот сделаем топор есаулу, а он ведь не заплатит ни копейки… Да и что с него возьмешь, когда все его имущество — одна палка, которой он отбивается от собак. На голодное брюхо бегает по аулу с утра до ночи…"

Только он это подумал, как в кузницу, тяжело дыша, вошел есаул и забегал глазами по наковальне, по горну.

— Ну как, еще не сделал топор-то?

— Да вот делаем, — сказал Карлы, поворачивая в горне раскаленную грубую болванку топора большими щипцами.

— Эх, досада какая! Придется тебе бросить, Карлы.

— Что так?..

— Старшина тебя требует. И сердитый чего-то! Три раза меня нынче обругал ни за что ни про что. Честное слово, сам видишь, я ведь бегаю по аулу, как заяц от собак, а он кричит: "У тебя нет никакой прыти в ногах, трясешь задом, как старая кляча!" Ну что ты ему скажешь?

"Э, чтоб ему сгинуть! Опять бросай работу!" — с досадой подумал Карлы и спросил, вытирая руки тряпкой:

— А что ему надо-то?

— Карлы, друг мой, — со стоном сказал есаул. — Да я-то откуда это знаю? Сказал: "Беги к кузнецу, чтоб сейчас же пришел". Ну я и бегу. Я-то при чем? А все на меня, все меня ругают! Вчера к кому ни зайду в кибитку, кому ни покажу бумажку, так сразу на меня в атаку, как будто я эти подати на них наложил. Тебе хорошо, ты вот куешь тут и знать ничего не знаешь. Устал — присел, отдохнул. А разве я могу присесть? У меня уж пятки горят. И сколько я обуви истрепал! А этого никто в расчет не принимает. Бегаю, отбиваюсь палкой от собак, и все меня ругают, а когда-нибудь и побьют, честное слово! А чем я виноват?.. Мурад, а рыжая-то Кулмана, должно быть, околеет. Со вчерашнего дня не пьет, не ест, только скулит да икает. Она мне раз чуть ляжку не перекусила! Такая дрянь была!.. Ну, иди, иди скорее, Карлы! А мне еще надо в самый конец аула сбегать.