Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

Карлы уже слышал эти слова. Да, это Баба Солдат говорил сегодня вечером в кузнице. И он еще что-то говорил, про какие-то мерзкие проделки Кулмана.

— Да, книжка и перо у них в руках, — задумчиво сказал Карлы. — И кричать нечего. Надо вспомнить хорошенько, что мы у него брали в лавке.

Стали вспоминать. Вспомнили все, особенно Набат и Огульгерек. Они лучше мужчин помнили всякую мелочь, которая связывалась у них в голове с такими же мелкими событиями, как снег, выпавший в тот день, когда покупали керосин, как поиски барана, сбежавшего куда-то из хлева, когда Мурад ходил в лавку за мукой…

Кроме того, у Набат была своя счетная книга. Каждый раз, когда брали что-нибудь в лавке Кулмана, она чертила углем на жерди тярима или крестик, если это была большая покупка вроде халата, или черточку, если это была мелочь, вроде керосина или соли.

И теперь, вытянув нос по направлению к этой жерди, освещенной тусклым светом керосиновой лампы, стоявшей у очага на опрокинутой ступке, она быстро вспомнила все, что было взято в лавке Кулмана.

— Ай, да бросим эти счеты-пересчеты! — вдруг с досадой сказал Карлы. — Что толку-то от этого? Чем ты докажешь, что мы за все заплатили и ни копейки ему не должны? Все равно у него по-другому записано в книге, и он еще в суд потянет. А нам только этого недоставало! Вон Кара-Буга и тот не может его осилить в суде, а нам-то уж куда же?..

Суд сильно напугал Набат.

— О бог мой!.. Да неужели же он такой бессовестный, что еще и в суд потащит?..

Она вздохнула и хотя и негодовала и возмущалась бесстыдством Кулмана, но уже склонялась к тому, чтоб как-нибудь поскорее расплатиться и отвязаться от этого мошенника.

Но как расплатиться? Было два выхода: либо продать корову с телкой и ковер, только что сотканный Набат и Огульгерек, либо продать ковер и верблюда. Ковра никому не было жалко, кроме молодой Огульгерек, которая Давно мечтала украсить свою убогую мазанку и только сегодня расстелила его у себя на полу, но, по обычаю, она не могла вмешиваться в разговор и возражать. Она сидела и грустно молчала.

Набат до слез было жалко расставаться с коровой.

— Ах, боже мой, — говорила она, — да ведь в каждом хлеве, при каждой кибитке должен быть белый родник. Что же мы есть-то будем? Ни молока, ни творога… И телка на будущий год уж будет коровой. И ее не надо бы продавать.

А Мураду жалко было расставаться со своим старым товарищем по работе в поле — с белым верблюдом, и он сказал:

— Ну, без коровы-то мы как-нибудь обойдемся. Осенью соберем урожай и купим корову, а уж без верблюда никак невозможно. Ведь он наш главный кормилец — и пашет и возит. И где ты найдешь такого верблюда? Наш-то богатырь, широкогрудый и очень спокойный.

— И корову такую тоже нигде не найдешь. Молоко-то из нее, как из горы родник, течет. Я другой такой ни у кого не видела.

Карлы слушал спор сына с матерью и склонялся то на сторону сына, то на сторону матери. Ему одинаково не хотелось продавать ни корову, ни верблюда. Он видел, как сердито вспыхивали глаза невестки, когда Мурад настаивал продать корову, и подумал: "И ей, бедняжке, жалко нашу корову".

— Не спорь, Мурад! — сказал он спокойно. — Мы уже вспахали, удобрили землю, посеяли, теперь уж верблюд до осени не понадобится, а молоко-то нужно каждый день. Если придет нужда, попросим у Кудо лошадь. Он даст, не откажет.

Дурды и Набат одобрили это решение, да и Мурад был согласен, но все-таки проворчал:

— Ну, уж не буду я бегать к Кудо и просить. Пусть кто хочет просит!

Огульгерек улыбнулась и сказала:

— Я буду просить… И выпрошу. Вот увидишь!

Она рада была, что корова и телка остаются.

На другой день рано утром Дурды вычистил верблюда, подвел его к кибитке, вынес с помощью Огульгерек новый ковер, положил на верблюда и вместе с Карлы повел его на базар.

Карлы не хотел сам идти, посылал Мурада, но Мурад был так расстроен разлукой с верблюдом, что только махнул рукой и ушел в кузницу.

К полудню Карлы и Дурды продали ковер и верблюда и шли уже по базару домой, как вдруг Карлы увидел пеструю кошму, разостланную на земле рядом с коврами, вспомнил кроткое, грустное лицо невестки, когда она выносила ковер из мазанки, и у него защемило сердце. Он остановился и глухо спросил, кивнув на кошму:

— Сколько стоит?

Потом прикинул в голове: сколько же у него останется денег после расплаты с Кулманом? Оставалась как раз та сумма, какую назвал торговец.

Карлы вынул из кармана деньги, не торгуясь, заплатил за кошму и сказал Дурды:

— Возьми, отдай жене, а то ведь ей скучно будет в голой мазанке…

Огульгерек и в самом деле, оставшись одна, посмотрела на голые стены, на голый земляной пол и так затосковала, что чуть не заплакала. А когда Дурды принес с базара мягкую пеструю кошму, она обрадовалась не меньше, чем вчера, когда сняла ковер со станка. Сейчас же постелила кошму на пол, прошлась по ней босыми ногами и запела, как беззаботная птичка.

А Мурад хмурился весь день и ни с кем не сказал ни слова.

11