Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

А Карлы ужаснулся этой цифре. Он опустил голову, подумал и с большим сомнением сказал:

— Да верно ли это? Что-то уж больно много получается.

— А это не за один год, — бойко заговорил Чарыяр и, как частым бисером, засыпал словами Карлы. — Тут накопилось и за прошлый и за позапрошлый год. Вот посмотри сам… Помнишь, в прошлом году, когда я привел караван из Хивы, ты взял два женских халата на синей подкладке, для сыновей три халата, потом жена твоя взяла материи на платье невестке… А в ту весну Мурад твой прибегал за чаем и взял шапку, а свою рваную бросил на дороге… А сколько муки, керосину, соли — все это каждый день расходуется, а дней-то много в году. Чего же удивляться? Потом, помнишь, когда женил сына, с тех пор еще не заплатил за шелковую материю на платье невестке. А она записана…

— Постой, — перебил его Карлы. — Да за этот шелк я сам платил. На другой же день пришел и заплатил. Ну да, тогда еще сильный дождь шел, а я утром получил с Мергена за два лемеха и как раз этих денег мне и недоставало, чтоб расплатиться с тобой за шелк. И я еще сказал тебе: "А ты зачеркни за шелк". Ты взял ручку, сунул в чернильницу, а тут в лавку пришел Кривой Жуллы за уздечкой, и ты забыл, должно быть, не зачеркнул.

Кулман вдруг задергал плечами и начал бранить брата:

— Ну, вот видишь, сколько раз я тебе говорил: "Будь аккуратен!" Как заплатил человек, так сейчас же и вычеркни!

— Да я вычеркнул, — сдвинув брови и вместе с тем весело посматривая на Кулмана, сказал Чарыяр. — Только не за шелк, а за халат. Не все ли равно? Стоимость одна и та же, а он был должен и за шелк и за халат. Вот видишь — зачеркнуто.

И он раскрыл книгу так, чтоб было видно и Кулману и Карлы, и ткнул толстым пальцем в жирную черную черту.

— А-а, ну это другое дело! — улыбнулся Кулман. — Вот что, Карлы, не будем спорить, и тебе и мне некогда этим делом заниматься. Я тебя не тороплю. Но все-таки деньги мне нужны по горло сейчас. И я прошу тебя заплатить… Нынче что у нас — вторник? Не позже субботы, через три дня. И я никаких процентов с тебя не возьму.

— Хорошо, — задумчиво сказал Карлы. — Я поговорю дома, вспомним, подсчитаем все, что брали.

— Э, да все уже подсчитано и записано. Чего зря время терять? И помни, если ты не заплатишь в субботу до первой звезды, так уж пеняй на себя. Ничего не поделаешь, буду начислять проценты.

— Бог милостив, может быть, и без процентов обойдемся, — сказал Карлы и пошел домой.

10

Набат и невестка ее Огульгерек обычно все свои дни проводили в работе на чужих людей. Огульгерек была искусной мастерицей и отлично вышивала тюбетейки, воротники женских шелковых халатов, красивые халаты-курте, которые женщины набрасывают на головы, и они, спадая на спину, живописно переливаются яркими красками. Она и ковры умела ткать.

А Набат выполняла более грубую работу. Она сучила шерстяные нитки для ковров, крутила шелк, ткала грубую материю на самодельном станке, штопала войлок на чужих кибитках, помогала готовить угощенье во время свадеб, похорон, не отказывалась ни от какой работы.

В тот день, когда Кулман прислал есаула за Карлы Набат и Огульгерек были дома и занимались своими домашними делами. Они чинили старую рваную одежду, нашивали заплаты, кипятили чоган[19], стирали белье варили обед, радовались, что заплатили подать, и не подозревали, что над ними, как туча, нависло новое несчастье.

Вечером из кузницы пришел усталый, задумчивый Карлы, сунул свою крючковатую палку за решетку тярима, молча отдал Набат очки, умылся и сел у очага Потом пришел Мурад, тоже невеселый, и сел рядом с отцом. Набат посмотрела на них, и у нее заныло серд це от внезапной тревоги.

Обед прошел в тягостном молчании.

Дурды и Огульгерек уже укладывались спать в своей мазанке, когда вдруг донесся до них из кибитки усталый голос Карлы:

— Дурды, ты не спишь?.. Зайди-ка к нам!

Огульгерек сразу поняла, что отец зовет Дурды для какого-то важного разговора. Любопытство ее разгорелось, и она пошла вместе с мужем.

Дурды и Огульгерек вошли в кибитку и остановились у двери, ожидая, что скажет отец.

— Садись, Дурды, и ты садись, Огульгерек! Будем думать. А ты, мать, налей нам чаю, — устало сказал Карлы и задумался, уставясь на гаснувшие угли в очаге.

Он молча выпил одну, другую, третью пиалу чаю и только после этого как бы нехотя рассказал, зачем Кулман присылал за ним есаула. В голосе его уже не было и тени негодования — так он устал от мрачных дум и от этих несчастий, от этой бесконечной канители с Кулманом, от которой никак не мог отделаться.

Зато Набат еще не растратила свой пыл. Выслушав мужа, она гневно сверкнула глазами и закричала:

— Боже сохрани! Да откуда же мог взяться такой долг? Что мы у него брали-то? И ты не сказал ему, что ведь это бессовестно… Так только мошенники делают…

Карлы молча махнул рукой. Ему уже надоело говорить, спорить, убеждать в чем-то людей, хотелось как-нибудь разделаться со всеми этими дрязгами и ни о чем не думать, только бы работать в кузнице.

— Э, мать, какой толк от того, что ты кричишь? — сказал Мурад. — Книжка и перо у них в руках. Что хотят, то и пишут.