Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

— Обыщите все! — сказал Кулман стражникам, пристально посмотрев при этом на побледневшую Джемал. Молла Клыч и стражники кинулись в дом, потом в кибитку, переворошили, раскидали все, обыскали хлев и весь двор — и нигде не нашли Баба Солдата.

Кулман свирепо обругал Баба Солдата, а заодно и Джемал и крикнул:

— А почему он подати не заплатил?

— Как не заплатил? — еще больше задрожала Джемал. — Еще весной заплатил.

— Покажи квитанцию!

— Нет у меня квитанции. Она у него.

— Ну, так пусть он придет и покажет мне!

И, повернувшись к стражникам, приказал им:

— Выбрасывайте из дома посуду, одеяла, подушки — все, что ей нужно. И пусть она забирает своих детей, а я запечатаю дом и через три дня, если не явится этот негодяй, продам с торгов, взыщу подати с процентами.

Джемал, с криком схватившись за голову, бросилась в дом за детишками, а следом за ней вошли стражники и Молла Клыч. Услышав крик, к воротам сейчас же сбежались соседи и с недоумением и ужасом глядели на то, как из дверей дома Баба Солдата летели во двор подушки, кошмы, одеяла, посуда.

А Кулман, поглаживая бороду, важно шагал по двору между кибиткой и домом. Он был доволен своей выдумкой: этот дурак Баба Солдат, конечно, подумает, что он приходил со стражниками только за тем, чтоб взыскать с него подати, отбросит всякие подозрения и сейчас же явится. И как только узнает, что старшина запечатал его дом за то, что он будто бы не уплатил подати, разъярится, как бык, и прибежит искать правду. А Кулману только этого и надо. Тут он и схватит Солдата за шиворот.

Когда стражники выбросили из дома все вещи, Кулман взял у Джемал замок, запер дом, а ключ сунул себе в карман. Писарь растопил сургуч, густо намазал им над замком между дверью и притолокой, поплевал на медную печать с двуглавым орлом и пришлепнул ею мягкий, еще не застывший сургуч.

Эта новость сейчас же облетела весь аул и бурно обсуждалась вечером в кузнице Карлы. Все от души жалели жену и детишек Баба Солдата, ютившихся теперь в такой холод в дырявой кибитке, и говорили о том, что надо бы скорее дать знать в Ашхабад Баба Солдату, пусть он приедет и расправится с этим Кулманом.

Никто не верил в то, что Баба Солдат не заплатил подати. Разве Кулман стал бы ждать столько времени? Давно бы все описал и продал с торгов. Конечно, это безобразие, полный произвол! И это глубоко возмущало всех.

И этот и следующий день все нетерпеливо ждали возвращения Баба Солдата и предвкушали, как он сунет квитанцию прямо в лицо Кулману и скажет: "Ты что, негодяй, безобразничаешь? Это что тебе, не квитанция?"

Но Баба Солдат почему-то не явился ни на второй, ни на третий день, говорили, будто бы он заболел в Ашхабаде, лёг в больницу, вынимает пулю из ноги. А на третий день утром Джемал каким-то чудом где-то в кибитке в тяриме нашла квитанцию и вместе с братом своим и соседом пошла к Кулману, показала квитанцию и так насела на Кулмана, что он приказал писарю распечатать дом Баба Солдата.

Все с радостью говорили об этом в кузнице Карлы. Все-таки правда восторжествовала! Да, даже Кулман и тот ничего не мог поделать против правды.

А на четвертый день поздним вечером, когда весь аул уже окутала непроглядная тьма и многие уже спали, Карлы, напившись чаю, вышел из кибитки посмотреть, не будет ли ночью дождя и бури.

Дул сильный ветер. Черные ветви тополей тревожно раскачивались в звездном небе. Карлы посмотрел на них, потом вдаль за аул, вдруг хлопнул себя по бедрам и закричал:

— Пожар!..

Из кибитки сейчас же выскочил Мурад, за ним Набат, а через минуту и из мазанки, распахнув дверь, выбежали Огульгерек и Дурды. Все с волнением уставились на огромное зарево вдали за аулом. В небо поднимался косматый багровый дым. Изредка вскидывались языки пламени и трепетали, метались на ветру.

— Ой, да ведь это кяриз[25] Кулмана горит! — всплеснув руками, сказала Набат. Пожаров она боялась больше всего на свете и теперь смотрела на зарево и ежилась и дрожала всем телом от страха и холодного, резкого ветра.

— Пусть горит! Нам-то что?.. — пробурчал Мурад.

— Пожар! Пожар!.. — несся крик уже по всему аулу.

Вдали послышался топот ног. Кто-то бежал на пожар. Потом донесся рокот колес фаэтона Кулмана и затих вдали.

— Тушить поехал! — сказала Набат.

— Да разве теперь потушишь? — сонным голосом прогудел Дурды. — Вон какой ветер-то! А у него там, говорят, столько зерна запасено! Теперь все сгорит.

— Ой, сгорит! — простонала Набат. — А ребятишки-то мрут с голода…

— А что, он накормил бы их, если бы не сгорело?

— А ты попридержал бы язык-то, Мурад! — хмуро сказал Карлы.

— Да это не я, — засмеялся Мурад, — это уж Дурды заговорил!

"Ну вот, у всех языки развязались", — подумал Карлы и покачал головой.

Все замолчали и неподвижно, как завороженные, смотрели на зарево. Карлы вдруг вспомнил рассказ одноглазого Батыра о том, как русские крестьяне после войны с японцами жгли помещичьи усадьбы. Он беспокойно кашлянул и сказал:

— Ну что же вы стоите? Ложитесь спать! А то Кулман начнет придираться: почему не прибежали тушить? А мы скажем: "Спали и ничего не слышали!"

И он пошел в кибитку.