Каджар-ага[Избранные повести и рассказы]

Это было в начале лета. Вышли мы с ним из крепости в северные ворота и по зарослям колючки ушли далеко в пески, чтоб в крепости не слышно было выстрела. И вот Жуллы, как старый стрелок-охотник, осмотрелся вокруг, вытащил из кармана коробку с порохом, пули и старые тряпки.

Я стоял в стороне, так шагах в десяти от него. Он заряжает ружье, смотрит на меня и смеется:

— Эх ты, трус с заячьим сердцем!

Он много раз видел, как отец заряжал ружье, знал, что сначала надо насыпать в дуло пороху, а сколько насыпать — не знал.

Вот он засыпал в ствол много пороху, забил тряпку тоненькой палочкой, как шомполом, потом вложил пулю и тоже забил ее тряпкой, повернул ружье в мою сторону и положил дулом на сошки.

— Каджар! — крикнул он мне, как заправский охотник. — Вон валяется кость. Поставь-ка ее на тот холмик!

Кость оказалась верблюжьим черепом. Я взял ее и говорю Жуллы:

— Хорошо, поставлю. Только ты обожди, не наводи на меня.

Жуллы опять стал смеяться надо мной — трус да трус, но повернул ружье в сторону. Я поставил череп на холмик, отбежал и спрятался за колючку, жду — что-то будет.

Жуллы высек кремнем огонь, раздул фитиль, приложил ружье к плечу, прищурил глаз и стал целиться в череп — все как настоящий охотник. Вдруг раздался сильный взрыв. Жуллы заволокло дымом, и я так и не увидел, что там произошло.

Когда я подбежал к Жуллы, он лежал без памяти, весь в крови, а ружья нет, пропало куда-то. Я подумал сначала, что он сам себя застрелил и уже мертвый, и задрожал от страха. Что теперь делать? Побежал я в крепость. Бегу и думаю: "Если я прибегу и скажу: "Жуллы застрелился, помер", — меня же будут ругать, скажут: "А ты чего смотрел?" А если скажу, что я отговаривал его, все равно не поверят. Да и стыдно оставлять в беде товарища. А ну как он не помер? Очнется, а меня нет, сбежал. Нехорошо это!"

Я раздумал и побежал назад. Жуллы лежал, как и раньше. Я наклонился над ним, смотрю — нос в крови у него и одной ноздри нет.

"Эге, — думаю, — оказывается, ружье-то стреляет в обратную сторону".

Посмотрел кругом — неподалеку валяется ложа от ружья, ствол — в другой стороне, а еще дальше тряпка тлеет, а там сошки, на которые он клал ружье. Взрывом все разметало. Я поднял ствол. Он сильно пах горелым порохом и был совсем пустой. Видно, пуля-то вперед вылетела, а свинец, которым Жуллы заливал ствол с казенной части, вылетел назад, в лицо Жуллы, и оторвал ему ноздрю.

Дело было уже к вечеру. Жуллы очнулся и спрашивает:

— Что это со мной? Что случилось?

Я рассердился на него и закричал:

— Ну вот, сам натворил делов со своим ружьем, а меня же и спрашиваешь!

Но все-таки я обрадовался, что он живой.

— Ну и стрелок! — говорю. — Пуля-то оторвала тебе полноса. Что теперь будешь делать? Говорил тебе — брось эту затею, не послушался!

Он пощупал нос, а ноздри-то нет, он и захныкал. И только теперь почувствовал боль.

Мы оторвали с ним полоску от рубахи, кое-как завязали нос, и я повел его в крепость.

Отец Жуллы был хорошим охотником, хорошим стрелком. Он был мастером на все руки и даже лечить умел. И у него такой был характер — если бы Жуллы даже всю крепость взорвал, он не стал бы его ругать, а только сказал бы: "Ну, дело сделано, нечего шум поднимать. Только в другой раз не будь таким дураком".

Было уже время вечерней молитвы, когда мы подошли к дому Жуллы. Нас встретил отец Жуллы. Я рассказал ему, что случилось. Он осмотрел разорванный нос Жуллы и сказал:

— Сын мой, чтоб выстрелить из ружья, ты пожертвовал половиной носа, а чтоб научиться хорошо стрелять, не жалко и всего носа. Но если ты будешь насыпать пороху больше, чем надо, ты когда-нибудь сам себя убьешь.

Потом он взял какое-то лекарство и помазал рваный нос Жуллы. Бедняга Жуллы страдал несколько месяцев и в конце концов так и остался без ноздри.

Он долго не хотел признаться, что сам во всем виноват, и говорил мне:

— А кость-то, которую мы поставили на холме как мишень, не простая была, а, должно быть, священная. Иначе пуля не полетела бы назад.

— Да какая там священная! — уверял я его. — Самый обыкновенный череп верблюда. Ты сам себя искалечил.

— Нет, нет! И мать говорит, что это не череп верблюда, а священная кость, и тебе только показалось, что это Череп верблюда.

Упрямый был парень. Свое баловство, свою вину он хотел свалить на что-то другое. Я потом нарочно ходил на то самое место, где мы стреляли. Череп верблюда лежал все на том же холмике, и не было в нем ничего священного.

3

Каджар-ага снял шапку, взял чилим, набил его табаком и закурил. Это означало, что Каджар-ага не будет больше рассказывать. Ребята заволновались. Как же это так? Вечер только начался, а он не будет рассказывать?

— Каджар-ага, ну а далыпе-то что же было? Расскажи, расскажи, пожалуйста! — заголосили они.

А Каджар-ага молчал и только булькал чилимом и выпускал изо рта клубы дыма. Потом он надел шапку, развязал кушак из белой бязи, накинул на себя поверх хивинского халата тяжелую баранью шубу, вскинул брови и спросил:

— Вы знаете Сары Слепого?

— Ну, а как же? Все его знают, — сказал Баллы-Вара. — Дом его на углу стоит, а около дома кибитка.