Кафедра

– Я уже думал об этом. Вряд ли. К тому моменту он уже был пьян. А алкоголь расслабляет не хуже всяких успокоительных. Да и идиотом он не был. Даже не очень умный человек знает, что смешивать снотворное со спиртным нельзя! Нет, это она, Алиса! Это снова она! Я не спал всю ночь. Прокручивал в памяти позавчерашний вечер – как кинопленку. Всё пытался вспомнить хоть что-то, что могло бы нам помочь. Ну, не робот же она, не кукла, в самом деле, чтобы ничем не выдать себя – ни словом, ни взглядом. Они все были там – все до одной. И спокойно смотрели, как мы с Никитой идем к машине. И не остановили! Ты понимаешь это?

Во мне борются жалость и жажда правосудия. Я пытаюсь убедить себя, что жалости тут не место, но с ужасом понимаю, что даже сейчас я испытываю сострадание к этой бедной запутавшейся девочке. Я не знаю, кто она, но я знаю, что она – одна из них. Одна из тех, кто за время работы в университете стал близок и дорог мне.

– Да, он пил коньяк, но он всего лишь хотел подбодрить себя – ужасно нервничал перед этой дурацкой конференцией.

Я останавливаю его – ему тяжело говорить. Всё остальное я уже знаю от Даши.

– Я только одного не могу понять, Алиска, – дрожащий голос его кажется мне незнакомым, чужим, – неужели в своей ненависти ко мне она зашла так далеко, что готова была пожертвовать жизнью другого, ни в чем не повинного человека?

Он задает вопрос и сам же на него отвечает:

– Она знала, что за рулем машины будет он. И знала, что мы поедем вместе.

– Кажется, ты собирался отказаться от поездки, – вспоминаю я.

– Но она-то этого не знала. О том, что я не хотел ехать, знали только Никита, Даша и ты. Все остальные были уверены, что мы поедем вдвоем.

– Но зачем ей нужно было идти на такой риск? Она что, не понимала, что следы снотворного обязательно обнаружат?

Он пожимает плечами:

– Но доказать, что он не принял снотворное сам, практически невозможно. Ты сама сказала – он нервничал. Наверняка, никто не видел, как она подсыпала ему что-то в чашку или в тарелку с едой. Ее почти невозможно официально привлечь к ответственности.

Я замечаю, что лоб его покрывается капельками пота, догадываюсь, что ему становится хуже, и хочу позвать врача. Но он останавливает меня.

– Пообещай мне, что ты ее найдешь! У тебя получится, я знаю!

Я выхожу из палаты и останавливаюсь у дверей. Слёзы застилают глаза. Никогда раньше я не видела его таким – таким беспомощным, таким жалким.

– Не волнуйтесь вы так, – участливо улыбается молоденькая медсестра. – Физически он вполне здоров. Вот только нервный срыв… Я слышала – его пытались убить. Правда?

Взгляд ее полон любопытства.

Я коротко отвечаю:

– Я ничего об этом не знаю.

Она разочарованно хмыкает и смотрит на меня уже с подозрением.

– А вы, простите, ему кто?

Я бреду в сторону лестницы. Действительно, кто я ему? Подруга, коллега, просто знакомая?

От ворот поворот

Вадима выписывают из больницы в понедельник, а уже во вторник я иду к Кирсановым домой. По словам Сашки, который виделся с ним вчера, чувствует он себя неплохо – руки, правда, еще в бинтах, да и эмоциональное состояние оставляет желать лучшего, но в остальном, по словам врачей, он в норме.

Дверь в ответ на мой звонок открывает Даша. Она появляется на пороге, одетая в какое-то полинялое платьишко (хотя, возможно, это тоже вещь из модной коллекции), и почему-то так на пороге и застывает.

– Извини, Алиса. Сейчас не очень удобный момент, чтобы с ним общаться.

Я пугаюсь.

– Ему что, стало хуже?

Она смотрит на меня как-то странно.

– Ну, можно сказать и так.

Тут за ее плечом появляется физиономия Вадима, обрамленная ворохом растрепанных волос. И физиономия эта взирает на меня с откровенным ужасом.

– Закрой дверь! – приказывает Кирсанов жене.

Даша делает шаг вперед, оказывается рядом со мной на лестничной площадке и послушно захлопывает дверь.

– Вы что все, с ума посходили?

Она качает головой.

– Не все – только он. Но, согласись, его можно понять.

– У него мания преследования? – предполагаю я. – Он на всех так реагирует?

Даша переминается с ноги на ногу.

– Я бы сказала – у него мания Светлячка. Он отказывается идти на кафедру. Отказывается выходить из дома. Правда, официально он еще на больничном.

Я всё еще ничего не понимаю.

– То, что он боится идти на кафедру, я могу понять. Но при чём здесь я? Позавчера мы разговаривали с ним по телефону, и всё было в порядке.

– Ты только не волнуйся, пожалуйста, ладно? Его вчера озарила одна дикая мысль – что ты тоже можешь быть Светлячком!

На несколько секунд я теряю дар речи. Потом выдыхаю:

– Ты шутишь?

Она пожимает плечами.

– Если ты попытаешься поставить себя на его место, то поймешь, что это возможно. Восемь лет назад с ним мог переписываться кто угодно. Разве не так? Ты тогда была в него влюблена. Только не отрицай, пожалуйста, – я это поняла еще в день нашего с тобой знакомства. Ты нуждалась в общении с ним – вот и придумала этого Светлячка.

Я повышаю голос:

– Вы точно ненормальные! Я никогда не училась в СПбГУ. И в колледже, кстати, тоже!

Она отбрасывает это возражение небрежным взмахом руки.