Каирские хроники хозяйки книжного магазина

Хотя мы уже семь лет общались с доктором Медхатом в такой манере, каждый раз его атаки словно бы заставали меня врасплох. Он был всей душой предан Древнему Египту, и поэтому естественно, что отделу классики от него особенно доставалось.

– Доктор Медхат, я старалась заполнить этот отдел вневременной литературой, которую можно и нужно перечитывать.

– Дорогуша, я уверен, вы знакомы со статьей Кальвино о пользе перечитывания классики в зрелые годы. Он напоминает нам, что великие книги вызывают желание перечитать их не потому, что возвращают нас в прошлое, а потому, что говорят о нашем настоящем.

– Не слишком ли это субъективно?

– Нет. Большинство книг живут и умирают, как люди. Но классика бессмертна. Насколько я вижу, вы поставили сюда самые понятные тексты из западного канона, – сказал он, рассматривая полки. Его пальцы скользили по корешкам «Гильгамеша», «Илиады», «Одиссеи», «Энеиды», «Кентерберийских рассказов». – И несколько наших восточных эпосов. – Он остановился, пристально глядя на одну книгу: – «Тысяча и одна ночь»! Серьезно? – Затем он снял очки и отошел на шаг назад. – В ваших полках есть особая сила. Используйте ее с умом.

– Стараюсь, доктор Медхат, стараюсь.

Я никогда не считала, что «Тысяче и одной ночи» не место на полках Diwan. И никогда не думала, что это не классика. Содержание этой книги приходило в столкновение с мощными консервативными поветриями, гулявшими по Египту, но у всех нас – покупателей, продавцов, читателей и всех-всех, кто имеет дело с книгами, – были свои связанные с ней ассоциации, выходящие далеко за пределы самого текста. И благодаря этим ассоциациям «Тысяча и одна ночь» продолжала жить, иллюстрируя утверждения Кальвино.

Из-за чего книга становится классикой? Литература, которая в свое время считалась развлекательной и второсортной, может в следующую эпоху оказаться шедевром – как книги Диккенса. Шпионские детективы вроде сочинений Яна Флеминга сейчас тоже издают как «классику». Кто же решает, какие тексты останутся в веках? Некоторые великие произведения люди забывали или даже пытались уничтожить, а потом эти книги вдруг всплывали во времена, когда их идеи и эстетика находили больший отклик. Некоторые книги были актуальны для своей эпохи, но не интересны ни для какой из последующих – и их быстро и успешно забывали. Кто помнит Сюлли-Прюдома, первого обладателя Нобелевской премии по литературе?

В детстве я обожала «Тысячу и одну ночь». Большинство читателей наверняка знакомы с этой книгой: это собрание ближневосточных народных сказок, составленное во времена золотого века ислама, – по-арабски оно называется «Альф лейла ва-лейла» («Тысяча и одна ночь»). Сказки, вплетенные в обрамляющую их историю, уходят корнями в средневековый персидский, арабский, индийский и греческий фольклор и средневековую литературу, появившуюся еще в X веке. В обрамляющей истории два правителя, Шахрияр и Шахземан, узнают о неверности своих жен и клянутся отомстить всему женскому роду. Чтобы ему больше никто и никогда не наставил рога, один из царей, Шахрияр, решает каждый вечер жениться на новой девственнице, лишать ее невинности, а наутро отрубать ей голову. Но, как вы, наверное, помните, одна девушка, дочь визиря Шахерезада, хитростью прекращает эту бойню: ночью она рассказывает царю такие захватывающие истории, что он не может убить ее, пока не услышит продолжения, и каждый раз откладывает казнь – хотя бы до следующего вечера. Через тысячу и одну ночь царь прощает Шахерезаду, и они живут долго и счастливо.

Фатма – моя няня, которая потом стала нашей домашней поварихой, – была искусной сказительницей. Она не умела читать, но помнила наизусть многие сказки Шахерезады. В детстве я могла заснуть, только услышав очередной рассказ о приключениях Синдбада-морехода, Али-Бабы или Аладдина. В те годы в течение всего священного месяца по телевизору каждый вечер показывали передачу под названием «Загадки рамадана» («Фавазир рамадан»). В 1985 году темой всего цикла были сказки «Тысячи и одной ночи», и, конечно, я не могла оторваться от телеэкрана. Главная звезда шоу, актриса Шерихан, исполняла западные танцы и танец живота, а потом представляла загадку, которую зрители должны были отгадать. Саундтреком у нее была симфоническая сюита Римского-Корсакова «Шехерезада», перемежающаяся с египетскими народными мелодиями. Пока я писала эту книгу, у меня, постоянно повторяясь, играли та самая сюита и длящаяся целый час любовная песня Умм Кульсум «Альф лейла ва-лейла».

В общем, я была просто помешана на этой книжке. Шахерезада была моим кумиром. Я пообещала себе, что, если у меня когда-то будет дочь, я назову ее Шахерезадой. Я восхищалась уверенностью и хитростью этой героини. Когда я была беременна первой дочерью, все: Номер Один, Файза, Хинд – старались убедить меня в том, что не надо давать ей такое эзотерическое имя. В итоге я согласилась на Зейн. Через год я снова забеременела. И назвала вторую дочь Лейлой.