Кайзер Вильгельм и его время. Последний германский император – символ поражения в Первой мировой войне

Шейдеман уже просил Макса поставить вопрос об отречении перед кабинетом, но согласился подождать, пока будет сделана очередная попытка добиться добровольного ухода. Поиск эмиссаров продолжался, но все находили повод для отказа. 31 октября вопрос был вынесен на осуждение кабинета. Четыре его члена посчитали отречение желательным и неизбежным. Два других (один из них – Эрцбергер) думали, что это дело следует оставить союзникам. Военный министр опасался влияния отречения на моральный дух армии. Наконец, прусский министр внутренних дел доктор Древе согласился направиться в Спа, где 1 ноября сообщил Вильгельму о нарастающих требованиях его ухода и указал на возможные последствия задержки. Вильгельм лично описал беседу в письме к другу: «Я сказал: „Как могло случиться так, что вы, прусское официальное лицо, один из моих подданных, который присягал мне на верность, имеете наглость появиться передо мной с подобным требованием?“ Ты бы видел, как он моментально лишился уверенности и смутился. Такого он не ожидал и сделал низкий поклон. „Хорошо, предположим, я так и сделаю, – сказал я. – А что тогда будет дальше? Как это видите вы, административный чиновник? Мои сыновья заверили меня, что ни один из них не займет мое место. Так что весь дом Гогенцоллернов уйдет вместе со мной?“ Ты бы видел его испуг! Этого он опять-таки не ожидал. Он и все премудрое правительство в Берлине. „Кто станет регентом при двенадцатилетнем ребенке, моем внуке? Возможно, имперский канцлер? Насколько я знаю, в Мюнхене его не имеют ни малейшего намерения признавать. Что тогда будет?“ „Хаос“, – ответил он и снова поклонился. Ты видишь, достаточно задать вопрос таким бестолковым людям и продолжать настойчиво их спрашивать, чтобы стала очевидной их пустоголовость и смятение. „Хорошо, – сказал я. – Позвольте мне сказать, какую форму примет хаос. Я отрекаюсь. Все династии уходят вместе со мной. Армия остается без лидеров. Фронтовые войска разваливаются и бегут за Рейн. Недовольная банда вешает, убивает и грабит – помогает врагу. Поэтому я не намерен отрекаться. Король Пруссии не может предать Германию. Я не намерен покидать трон только потому, что этого хотят несколько сотен евреев и тысяча рабочих. Скажите это своим хозяевам в Берлине“. Когда он собрался уходить, я вызвал к себе фельдмаршала и первого генерала-квартирмейстера. Гинденбург напрямую сказал ему то же самое. А Грёнер – шваб, то есть житель Южной Германии, веселый маленький человечек, набросился на Древса, как дикий кот… Хорошо я правил или плохо, в данный момент не важно, пусть даже в основном плохо. Но я прожил шестьдесят лет, и тридцать из них провел на троне. В одном мне нельзя отказать – в опыте! Кто займет мое место? Знаменитый Макс Баденский?»

На следующий день кайзер встретился с Хинце, который, покинув должность с Гертлингом, стал представителем министерства иностранных дел в Спа, и обсудил с ним планы повести армию обратно в Германию. «Мы скоро увидим, поможет ли Англия в борьбе с большевизмом». Хинце осторожно объяснил желательность появления Верховного главнокомандующего в войсках. Три дня Хинце отсутствовал, но, когда они встретились вновь, кайзер с энтузиазмом рассказал, как восторженно его встретили фронтовики, хотя на самом деле ему позволили посетить только базовые склады на линиях связи. Но однажды вечером несколько бомб упало рядом с королевским поездом, и за ужином зашла беседа о смерти. Вильгельм пренебрежительно говорил о людях, которые боятся смерти, и, напрягши память, процитировал:

Трус и до смерти часто умирает,
Но смерть лишь раз изведывает храбрый.
Из всех чудес, что видел я в природе,
Необъяснимее всего лишь то,
Что людям смерть страшна, хотя все знают,
Что все ж она придет в свой час урочный.