Как читать и понимать музей. Философия музея

В настоящее время в Оксфордском университете действует научный центр Документирования жизни человека (Oxford Centre for Life-Writing Research; сокр. OCLM), во многих отношениях воплотивший неосуществленную идею Рыбникова. Исследования центра выходят за рамки биографий и предполагают подробное описание жизни людей как в художественной форме, так и фактологически. В качестве источников информации выступают мемуары, письма, автобиографии, дневники… Благодаря этому развитие получает целый ряд научных дисциплин – философия, психология, социология, этнография и антропология…

Что касается Федорова, то, с одной стороны, он нащупывал возможные контуры физического оживления человека, в том числе под воздействием мощных лучей, вышедших из земли и возвращенных на Землю, или же с помощью управления молекулами и атомами, что невольно напоминает о современных возможностях клонирования, а с другой – стремился к воскрешению как продолжению духовного пути, в связи с чем основанием и венцом своего музея предполагал сделать храм Премудрости Божией для напоминания каждому о его цели и долге.

Исследователи наследия Н. Ф. Федорова обычно называют его музейную теорию утопией. Между тем недавние изыскания А. В. Жиляева (род. 1984) свидетельствуют о художественных попытках если не воплотить идею Воскрешающего музея в жизнь, то, по крайней мере, визуализировать ее (54). Одна из них, предпринятая в 1920-е гг., связана с именем В. А. Чекрыгина (1897–1922), талантливого русского авангардиста, верившего в возможность осуществления этого проекта (55).

Учение Федорова – особая ценность и преимущество именно русской культуры. Никакая другая, кажется, не ощущает музей прежде всего как этическую и нравственную сущность. Пренебрегать подобным наследием в размышлении о современном музее и планировании будущего было бы предосудительно. Как бы ни развивались технократические музейные тренды, национальным архетипом (от др. – греч. ἀρχέτυπον – первообраз) остается музей антропоцентрический, опирающийся на душевные склонности и творческие ресурсы самого человека. Музей – сакральный, содержащий в себе великую возможность приобщения к традиции. Музей – соборный, построенный на равных возможностях для всех, на объединении, а не разъединении людей и культур.

В ХХ столетии выражение воображаемый музей пережило новое рождение благодаря французскому писателю, общественному деятелю и министру культуры в правительстве де Голля – Андре Мальро.

Представляется, что воображаемый музей отвечал потребности Мальро, как и потребностям многих западных интеллектуалов его времени, утративших связь с религией, осознать собственный жизненный «предел», который писатель называл, следуя Данте (Dante Aleghieri, 1265–1321), лимбом, первым из трех описанных в «Божественной комедии» загробных царств. Лимб для Мальро «обретает значение <…> вечности, отвоеванной у смерти разумом и искусством» (56). Таким образом, если само искусство становится для художника «антисудьбой», то зеркалом лимба выступает музей.

Очень схожую мысль высказывал прежде Федоров: «…подземное царство, что считается адом, есть <…> особое специальное ведомство музея» (57). В самом деле, воображаемый музей Мальро самым причудливым образом перекликается с учением его русского предшественника Федорова, чьи взгляды едва ли могли быть знакомы французскому писателю и тем более близки. Однако и в том, и в другом случае речь идет о музее как об идеальной метафизической сущности, побеждающей смерть.

«Для музея нет ничего безнадежного, “отпетого”, – подчеркивал Федоров, – то есть такого, что оживить и воскресить невозможно… Музей есть высшая инстанция, которая должна и может возвращать жизнь…» (58). «Если душа цивилизации связана фундаментальными отношениями со вселенной, – вторит ему Мальро, – не будет абсурдным сказать, что по существу мир создан из забвения… Воображаемый музей несет если не бессмертие, которого требовали Фидий и Микеланджело, то по крайней мере загадочное освобождение от времени» (59).