Следуя Рейчел Моррис (60), считавшей важным понять, почему писатели избирают музей в качестве ключевого образа своего творчества, обратим этот вопрос к Мальро. Его ответ мог бы звучать очень кратко: «В конце концов, музей – одно из мест, дающее самое высокое представление о человеке» (61). Но если вникнуть в суть этого явления более подробно, то понимаешь, что в век «распада Вселенной и Человека» (62), как характеризовал сам писатель ХХ столетие, он ищет способ упорядочить окружающий мир, расширить созидательные возможности искусства, познать границы собственного «я». И для этого призывает на помощь тайный метод поиска божественной мудрости – искусство памяти
, известное со времен «странствующих рапсоров (исполнители эпических поэм. – З. Б.) Древней Греции <…> и философов Ренессанса» (63). В его эзотерической системе зрительных образов, как, возможно, казалось писателю, могли быть «собраны воедино утерянные фрагменты одержимости человека полнотой жизни…» (64).Современные исследователи трактуют искусство памяти
как своего рода «интеллектуальное увлечение» или «интеллектуальное искусство» (65), а также как «способ понимания мира», особую «концепцию искусства» и «разновидность исторического мышления» (66). Все эти определения в полной мере приложимы к воображаемому музею Мальро.
Питер Брейгель Старший (Peter Bruegel the Elder), 1526–1569
Триумф смерти. Фрагмент. Дерево, масло. Ок. 1562
В древности считалось, что искусство памяти
позволяет не только посещать прошлое, но и восстанавливать его в настоящем. Главная идея Мальро как раз и состояла в том, что каждое поколение пересоздает свое прошлое путем его творческого освоения: «По отношению к прошлому всякая цивилизация оказывается в положении художника перед лицом культурной традиции», утверждал он (67).ХХ столетие оказалось необыкновенно сконцентрировано на проблеме памяти. Для этого существовали свои причины, в том числе необходимость осмысления опыта двух мировых войн, а также конструирование прошлого как основы для формирования государств в послевоенное время.
Разработкой теории памяти занимались видные ученые, Ханс-Георг Гадамер (1900–2002), Мишель Фуко, Филипп Арьес (1914–1984)… В 1920-х гг. французский социолог Морис Хальбвакс (1877–1945) ввел в научный оборот понятие коллективной памяти
(68). Дальнейшие исследования, однако, позволили установить, что наиболее надежным способом хранения прошлого является культурная память, использующая в качестве опоры различные предметные и художественные символы. Можно предположить, что Мальро был знаком с основными идеями теории памяти, получившими распространение в европейской философии и психологии его времени. Во всяком случае, для него было очевидно, что несмотря на ограниченность бытия человека в его сознании всегда совмещается личная и коллективная память, способствующая выходу за границы исключительно личного опыта.Собственно говоря, воображаемый музей
воспроизводит действие этого ментального механизма. «В нашей памяти хранится больше воспоминаний о произведениях искусства, чем может вместить любой музей. Это наш воображаемый музей», – пишет Мальро (69). К аналогичному выводу приходит и Н. Ф. Федоров: «Всякий человек носит в себе музей <…> ибо хранение есть свойство <…> природы человеческой» (70).Воображаемый музей
, как и культурная память в целом, – это индивидуальный способ воспоминания о прошлом, такой же, как, скажем, для писателя – автобиография или литературные мемуары. «Как нет двух одинаковых читателей у одной и той же книги, нет и двух схожих посетителей одного музея, – отмечает Рейчел Моррис. – Когда мы отворяем дверь реального музея, чтобы войти, в нашей голове уже существует свой музей» (71).Возможно, воображаемый музей
мог бы так и остаться на страницах текстов Мальро лишь метафизической сущностью, символизируя одержимость автора вечностью. Или – интеллектуальной игрой, порожденной выдающейся эрудицией… Но Мальро материализует его, тем самым обращая в вид реальной культурной практики. Он предлагает использовать репродукцию, а точнее фотографию, чтобы «рассматривать то, что мы собрали» в нашей памяти.