Kak_chitat_Platona_Professorskaya

В связи с этим уместно будет привести пример того, как герменевтика Платона, разработанная Слезаком, помогает лучше понять характер отношений платонизма и христианства в их сходстве и одновременно фундаментальном отличии. Проблема письменного и устного у Платона, ключевая в герменевтике Слезака, имеет своё важное соответствие и в христианской традиции. Как мы помним, устное является у Платона сферой подлинного обучения, ведущего к нравственному, а конечном итоге, онтологическому, преображению адепта (к «уподоблению богу»), тогда как письменному здесь отводится исключительно вспомогательная роль. В православной традиции соотношение письменного и устного несколько иное: Писание (уфафг|) считается содержащим всю полноту истины, но, будучи одной из форм Предания (naQabocng), т. е. передачи истины в непосредственном общении, оно может быть подобающим образом воспринято и понято только в Церкви, являющейся хранительницей Предания¹². Достаточно вспомнить, что сам библейский канон был составлен по критериям Предания. Заметим, однако, что Предание не является обычной традицией передачи знаний, толкований и духовного опыта, но традицией непосредственного познания Бога (т. е. истины как таковой) в общении с Ним. При этом смыслом духовной жизни христианина является не просто изучение Писания, но претворение его в жизнь, что означает не одно лишь нравственное поведение, а становление богом, «обожение» (бёсиспд), т.е. приобретение божественных качеств и свойств при решающем содействии самого Бога. По слову св. Афанасия Александрийского: «Бог вочеловечился, чтобы мы обожились» (Аптод у clq £vrjv0QCO7rr)(7£v, Iva rjpclg 0£OTrotr|0d)fi£v, О воплощении, 54). «Уподобление бшу», как мы помним, было главной целью и для Платона, причём важную роль на пути к этой цели могло играть содействие божества (ср. Теэтет 150d). Но в отличие от Платона, мыслившего «спасение» не всеобщим (оно является уделом лишь избранных философских душ), не окончательным (души вновь и вновь обречены падать из «занебесной области» на Землю), не объемлющим всего человека (но лишь разумную часть его души), христианство говорит о Боге, из любви к людям ставшем человеком, чтобы спасти по возможности каждого человека, спасти навсегда и во всём его душевном и телесном составе — как преображённую личность. В христианстве человек становится богом не созерцая эйдосы в их благоупорядоченности, а подражая воплотившемуся Богу в Его любви.

Как в своём восприятии Платона, так и в своём восприятии христианства мы, даже не осознавая того, нередко находимся под влиянием «текстоцентричной» парадигмы Шлейермахера. Будучи не только выдающимся платонове-дом, но и видным протестантским богословом, Шлейер-махер оставался верен тезису Реформации sola scriptura («только Писание»), сводя всю полноту христианской истины к Писанию, которое каждый по своим способностям может толковать на свой лад. Такого рода свободное толкование Писания привело Шлейермахера к созданию собственной христологии. По сути отрицая Боговоплощение как выражение любви Бога к людям, Шлейермахер утверждает, что, оставаясь человеком, Иисус постепенно проникался сознанием Бога, и каждый человек может «принять в себя» Бога точно таким же образом¹³. Столь же поверхностное, произвольное, оторванное от подлинной христианской традиции восприятие Христа и Писания характерно в наши дни для очень многих людей. И в этом смысле книга Слеза-ка заставляет серьёзнее отнестись к устной, живой духовной традиции как к той среде, в которой возникает текст и вне опыта которой он не может быть должным образом понят и усвоен. В случае с текстами христианского Писания это тем более важно, что они не служат выражению мысли даже такого гениального человека, как Платон, а представляет собой откровение Бога, мшущее быть понятым и претворённым в жизнь только при Его непосредственном участии, что находит своё воплощение в бытии Церкви (ср. Мф 18:20: «Где двое или трое собраны во имя Моё, там Я посреди них»). Церковь и есть то «совместное бытие» (cruvouaia), которое Платон считал непременным условием познания истины и значение которого не понимают и не желают принять «протестантски» настроенные интерпретаторы.

Именно признание стоящей за текстом реальности, о важности которой настойчиво говорит Слезак, оказывается — и для герменевтики Платона, и для понимания христианской традиции — выходом из тупика «протестантской» фиксации на одном только тексте или же «иудаист-ской» одержимости текстом в духе Ж. Деррида, когда уже сам вопрос о внетекстовой реальности исчезает из поля зрения вместе с вопросом об истине.