Kak_chitat_Platona_Professorskaya

Другая, не менее важная черта литературного мира Платона — его многообразие и огромное духовное богатство. Непосредственность и подлинность при передаче атмосферы афинской жизни никоим образом не означают, что Платон как писатель находится во власти исторических случайностей и социальных условностей этого мира. Независимым жестом поэта связывает Платон свои родные Афины со всем, что произвела на свет история греческого духа. Осуществляя столь смелый замысел, он, разумеется, мог обращаться и к реальным историческим событиям, скажем, показывая в своих ранних диалогах, как крупные интеллектуалы V века до Р. X., которые и впрямь охотно посещали Афины, выступают перед афинской публикой и стремятся заинтересовать её своим новым образованием. Однако, когда в более поздних произведениях он изображает безымянного «гостя из Элеи» или даже самого Парменида (в названном его именем диалоге), прибывающих в Афины и философствующих там в обществе юного Сократа, то никакое биографическое и историческое правдоподобие совершенно не принимается им во внимание. В натурфилософском диалоге «Ти-мей» неафинский государственный деятель и учёный (судя по всему, пифагореец, хотя он и не назван таковым прямо) в небольшом кругу слушателей, лишь наполовину состоящем из афинян, говорит о структурировании космоса божественным разумом демиурга; и наоборот, в последнем произведении Платона, в «Законах», на чужой территории, а именно на Крите, оказывается уже некий афинянин (чья анонимность лишь подчёркивает его принадлежность к афинской культуре), который в беседе с двумя представителями консервативной дорийской культуры рисует масштабную картину благоустроенного общества и его духовных основ.

Создаётся впечатление, что выбор собеседника для диалога служит Платону тем художественным приёмом, с помощью которого он стремится не только расширять духовный горизонт своих произведений, но — если воспринимать их как целое — и отображать перипетии сложного исторического процесса: как новое образование на основе философии природы и общества, получившее своё развитие за пределами Афин, пришло и в этот политически мшущественный город; как здесь, во взаимодействии с заимствованным Афинами корпусом мысли, сформировалась аттическая понятийная философия, которая, едва обретя уверенность в собственных методах, придала дискуссии более фундаментальный характер, включив в неё философские основания V века до Р. X. — учения элеатов, Гераклита, пифагорейцев; наконец, как в результате такой проверки оснований родилось ответное движение, символически изображённое в «Законах» — распространение «афинянином» по всему эллинскому миру собственной морально-политической концепции, выросшей на строжайшей методической выучке. Таким образом, изменения, затрагивающие состав собеседников в диалогах Платона — от ранних до поздних — позволяют проследить исторический путь Афин от интеллектуального ученичества и критического развития усвоенного к нормативному творчеству.

Итак, непосредственность, многообразие и символическая сила диалогов, обнаруживающаяся уже при первом приближении к ним, — эти черты сделали Платона автором, чьи произведения сегодня повсюду признаются наиболее действенным средством пробуждения интереса к философии, вне зависимости от национальных и культурных различий. Кто начинает философствовать с Платоном, может быть уверен, что находится на правильном пути.

Между тем, живое воздействие платоновских диалогов не ограничивается одной лишь начальной фазой. Поистине изумительным является как раз обратное: Платон не только задал уровень для всего, что в дальнейшем могло называться в Европе философией, но столь основательным образом разработал ряд ключевых вопросов метафизики, теории познания, этики и философии государства, что даже после двух с половиной тысяч лет в высшей степени плодотворного развития невозможно обойтись без его подходов к решению, или, по крайней мере, к разработке тех или иных проблем.

Таковы, вероятно, важнейшие факторы, которыми определяется опыт чтения Платона сегодняшней аудиторией. Чувство причастности к незамутнённому перво-истоку, рождающееся при чтении диалогов, сопряжённое с убеждением во встрече с вопросами непреходящей значимости и усиленное впечатлением языкового и композиционного совершенства диалогов, сообщает восприимчивому читателю тот опыт интеллектуальной радости, с разговора о котором мы начали эту главу.

Глава вторая

ЧИТАТЕЛЬ ВКЛАДЫВАЕТ В ЧТЕНИЕ СЕБЯ САМОГО