Как читать романы как профессор. Изящное исследование самой популярной литературной формы

Метапроза: проза (пока ничего сложного, правда?) о («мета» и означает «за», «за пределами»)… прозе. Это относительно новое название очень старого метода. Если у вас есть первое, начала 1970-х годов, издание словаря The American Heritage Dictionary, не ищите там этого слова. Романист и философ Уильям Х. Гэсс первым употребил его в своей теоретической книге «Проза и фигуры жизни» (Fiction and Figures of Life, 1970). Им он обозначает те произведения художественной литературы, которые наряду со всем прочим рассказывают и о себе, о том, как они сделаны; слова вроде «соотносящийся с самим собой», «рефлексивный» и «осознающий сам себя» все время всплывают в спорах о метапрозе. Прежде всего Гэсс описывает свою современность: повести и рассказы, которые писали такие авторы, как Джон Барт, Роберт Кувер, Б. С. Джонсон, Кристин Брук-Роуз, Итало Кальвино, Фаулз и, конечно, сам Гэсс. Но тип повествования, о котором он пишет, имеет давнюю историю. Насколько давнюю? Похоже, очень и очень. Примерно вот так: однажды вечером пещерный человек Алли что-то рассказал, а на следующий вечер пещерный человек Уп пересказал услышанное и в какой-то момент добавил: «Вот так рассказываются почти все истории, поэтому я: а) буду, б) не буду рассказывать так же». Или он сделал бы это, если бы уже изобрели вводное слово или предложение. Тогда пещерный человек Алли мог бы начать и так: «Ну, вы знаете, как рассказываются истории…» Зачем ждать следующего вечера? Так или иначе, но метапроза родилась.

Сомневаетесь? Пьеса Тома Стоппарда «Розенкранц и Гильденстерн мертвы» (1966) играет с парочкой незадачливых второстепенных героев «Гамлета». Перед нами метатеатр, двоюродный брат метапрозы. Но ведь таков же и первоисточник пьесы Стоппарда. Еще в 1600 году Гамлет ставит пьесу в пьесе и дает указания актерам, как лучше разыграть его маленькую драму. Шекспир проделывает эту штуку почти в каждом своем произведении, будь то настоящая пьеса, как в «Сне в летнюю ночь», или представление, поставленное для чьей-нибудь выгоды, как в «Много шума из ничего». И мы знаем, что он не первый. У Джеффри Чосера в «Кентерберийских рассказах» (1384) паломники идут в большой город, чтобы в тамошнем соборе встретить Пасху, и по пути рассказывают разные истории. Иногда эти истории спорят с другими историями, иногда злые силы из настоящей жизни пробираются в истории (или наоборот), или, как в случае с Продавцом индульгенций и его рассказом, рассказчик увлекается, забывает, где находится, и совершает нечто неуместное, за что спутники строго его отчитывают. В «Рассказах» полно материала для едкой критики метапрозы.

Но подождите, как говорят в рекламе, это еще не все. Оказывается, идея принадлежит вовсе не Чосеру. Первопроходцем был скончавшийся незадолго до появления «Рассказов» Джованни Боккаччо со своим «Декамероном». У него компания из десяти молодых людей бежит из Флоренции от эпидемии Черной смерти, и две недели каждый из них рассказывает по десять историй. Эта четко выстроенная фаланга повествований открывает целый диапазон возможностей, а ее обрамление волей-неволей привлекает внимание к искусственности обстановки: рассказы придуманы для того, чтобы соответствовать особой ситуации. Книга постоянно напоминает нам, что она выдумана, что в самом этом путешествии ничего естественного нет. Что же, на «Декамероне» мы и остановимся? Вряд ли. И Гомер, и Вергилий обращаются к музам, но делают это по-разному. Гомер, если только он существовал, был бродячим поэтом-певцом; ему требовались сильные легкие и мощный ум, поэтому при исполнении своих обязанностей, в моменты сильного напряжения, он и призывает на помощь муз. Вергилий, наоборот, писал свои произведения, а не пел их, поэтому не так сильно нуждался в хорошем дыхании или внезапном озарении; призывая муз, он заключает свою просьбу в виртуальные кавычки, потому что так поступают все создатели эпических произведений. Если нужно, мы можем и еще больше углубиться в историю, но, надеюсь, вам и так уже все ясно.

Итак, это мета-чего-то-там существует уже достаточно давно. Что-что, простите? Чосер и Боккаччо, а уж тем более Вергилий – не романисты. Ага, понятно. Вспоминаем основные признаки романа: размер с большую книгу, вымысел, много героев, основные и побочные сюжетные линии, повествование в прозе. Чего не хватает? Только последнего признака. Согласен, он исключительно важен. Но и во времена Чосера, и до него ни одно достойное художественное произведение не было прозаическим. Следовательно, стихи. С учетом интересов всех трех писателей, сложности и стройности их повествований они стали моделями для первых романистов. Кроме того, термин ведь не «метароман», а «метапроза». И ни в коем случае не забывайте еще одно: романисты тащат отовсюду. Все. Всегда. Романисты – это сороки литературного мира.