Как это было

Я расписалась и вернулась домой в каком-то тяжелом настроении, хотя с сознанием исполненного долга. Дома меня ждал Сеня. Он сразу же спросил, зачем меня вызывали в райсовет.

Я начинаю вилять, ведь секрет, страшная тайна. Но мой муж умный, опытный человек, - я «раскалываюсь» и пересказываю все как было.

- Так, - сурово говорит он мне. - Иди сейчас же обратно и скажи, что походила по улицам, все обдумала и поняла, что с задачей не справишься. Пусть тебя от этого дела освободят. Что бы тебе ни ответили, пусть самое обидное, стой на своем. Знай, иначе ты погибла.

Когда я возвратилась в райсовет и сказала все, что велел муж, симпатичному молодому человеку, тот мгновенно превратился в обыкновенного хама. Не помню, как я вышла, как дошла до дома - потрясенная, уничтоженная тем, с чем соприкоснулась в тот день.

 

После отдыха мы возвращались из Тифлиса домой через Баку. На бакинском вокзале Сеня купил в киоске московские газеты. Когда мы устроились в купе и поезд тронулся, я увидела в траурной рамке такое знакомое имя: Николай Александрович Шилов...

 

Шилов был неистовым альпинистом. Во время очередного восхождения с ним случился сердечный приступ, и там, в горах, его нечем было купировать. Тело привезли в Москву, мы как раз успели к похоронам.

Химический факультет без Шилова. Это было невозможно, не умещалось в сознании.

Кафедра осиротела. Мы старались сохранить все как было. Но стало как-то не так. На какое-то время словно отлетела душа лаборатории, хотя сотрудники остались те же и крепко держались шиловских традиций.

В первой аудитории факультета и у нас в лаборатории повесили портреты Шилова - копии того, что много лет был выставлен в витрине фотографии Бенделя на Кузнецком мосту. Такой же портрет и по сию пору висит в кабинете академика Михаила Михайловича Дубинина в Институте физической химии.

По правилам прохождения аспирантуры того времени полагалось после завершения работы в своей лаборатории на какой-то срок перейти в родственную лабораторию другого института, чтобы и там провести собственное исследование. Так я в январе 31-го года оказалась в лаборатории Бориса Павловича Брунса в Карповском институте, которая входила в отдел поверхностных явлений, а им руководил академик Александр Наумович Фрумкин. Встретили меня благожелательно, а сам Фрумкин так шутя объяснил свое доброе отношение ко мне:

- Только не подумайте, что я вам как-то особенно симпатизирую, просто возвращаю долг вашему деду, учившему меня в Одессе математике ③.

 

Работы, выполненные мною на кафедре Шилова и в отделе Фрумкина, были затем опубликованы. На этом заканчивалась моя аспирантура. Я получила о том справку и все. Никаких привилегий она не давала, ученых степеней в СССР тогда еще не присуждали, они были введены только в 1934 году.

 

Осенью 31-го года я ждала ребенка, вскоре должна была получить предродовый отпуск, и тут со мной произошел случай, который мог стоить жизни не только моему будущему ребенку, но и мне самой. Я работала с хлором.

Баллон и вся установка находилась в вытяжном шкафу. Чтобы пустить ток хлора в систему, нужно было осторожно приоткрыть вентиль баллона, а он никак не поддавался моим усилиям. Тогда я не нашла ничего лучшего, как влезть в вытяжной шкаф и там открыла вентиль так, что вышибло пробки промывалок. Я упала, отравленная хлором.

К счастью, в лаборатории были сотрудники.

Меня вытащили, позвали Брунса, и он на руках отнес меня к себе домой: он и еще несколько молодых ученых жили на чердаке института. На улице Воронцово Поле (теперь улица Обуха) помещалась больница профзаболеваний имени Обуха. Вызвали специалиста. Выяснилось, что у меня обожжены хлором верхушки легких. Долго я не могла говорить, писала записки. Так я из-за неумения работать на некоторое время стала «героиней» Карповского института. А вскоре, 1 декабря 31-го года благополучно родила.

Я всегда мечтала иметь много детей, девочек и мальчиков. Но Сеня не поддерживал моих планов. Его первая дочь, тоже Наташа, умерла в младенчестве в тяжелых условиях военного коммунизма. Был у него от первого брака и сын Володя. Сеня говорил, что наша жизнь не устроена, что мы не знаем, что будет завтра с нами и нашими детьми, поэтому просто негуманно заводить большую семью. Как будто мог заглянуть вперед и увидеть то, что случится со всеми нами в начавшиеся уже тридцатые годы.

В остальном мы жили в согласии. Сеню просто нельзя было не любить, так он был заботлив, внимателен, всегда хорош со мной, несмотря на вечную занятость. В те годы не работа была, а какое-то безумие. Дни путались с ночами. Сидит начальство, значит, все должны быть на месте - вдруг понадобятся. Таких понятий, как рабочее и свободное время, для работников его ранга не существовало. Кроме того, будучи членом коллегии Наркомвнешторга, он был в весьма натянутых отношениях с наркомом Розенгольцем.

Я надеялась, что найду хорошую няню (тогда еще это было возможно) и смогу после отпуска вернуться в лабораторию.