Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии

С точки зрения Эйзенштадта, развитие социализма в Европе (и, соответственно, возникновение социалистических революций) было не проявлением каких-то общемировых тенденций, а «следствием определенной специфики европейской цивилизации Нового времени и развитием некоторых противоречий, свойственных этому региону» [Там же: 239]. С одной стороны, Великая Французская революция провозгласила отказ от системы насилия старого эксплуататорского мира и внедрила в массовое сознание идеи свободы, равенства и братства. Но с другой – промышленная революция в ту же эпоху привела к обострению классовых конфликтов, усилению неравенства, а также другим сложным экономическим и социальным пертурбациям. «Социализм стал реакцией на уникальные проблемы и противоречия» [Там же]. Но в дальнейшем, поскольку европейская цивилизация стала активно распространяться по всему миру (как вследствие колонизации этого мира европейцами, так и вследствие соблазнительности европейских экономических успехов для Азии, Африки и Латинской Америки), распространился по миру и социализм.

С этим, наверное, можно согласиться. Европа «экспортировала» за рубеж некоторые свои разрушительные идеи вместе с идеями созидательными. Но если представить себе, что промышленный переворот произошел сначала в Китае или Аргентине, разве не возникло бы там острого противоречия утопических идей всеобщего счастья, равенства и братства с реальными социально-экономическими проблемами, вызванными быстрой модернизацией? Мы не можем проверить, конечно, что было бы, если бы экономическая история человечества пошла по-другому, но трудно понять, в какой ситуации переход от традиции к современности мог бы пройти без революционных эксцессов или без авторитарных режимов, подмораживающих общество, созревшее для острого конфликта различных групп.

Если исключить Россию…

Эйзенштадт прямо настаивает на том, что революции совсем не обязательны, а порождены лишь спецификой отдельных стран, что это, по большому счету, мутация [Там же: 386]. «Если исключить Россию, Китай и, возможно, Турцию, Югославию и Вьетнам, то можно констатировать, что западноевропейские общества, подобные Германии и Италии, многие восточноевропейские общества, азиатские общества, подобные Японии, и большинство обществ Южной и Юго-Восточной Азии, Ближнего Востока и Латинской Америки совершали переход от традиционного к современному государству нереволюционным путем» [Там же: 248].

Формально, дело вроде бы и впрямь обстоит подобным образом, если под революциями понимать такие жуткие потрясения, сопровождающиеся гражданскими войнами, как российские или китайские трагические события ХХ века. Но вообще-то революции прокатились почти по всей Западной Европе в 1848 году. А 1989 год был годом хоть бархатных, но все же революций в Европе Центральной и Восточной. Потом были еще революции «арабской весны», которые Эйзенштадт, скончавшийся годом ранее уже не мог проанализировать. А разве не было в самом начале Нового времени мощнейших революций в Нидерландах и Англии? Почему Франция с ее четырьмя революциями исчезла из перечня Эйзенштадта? Уж эти-то революции никак нельзя назвать незначительными и не влиявшими на путь к современности.

Но, по большому счету, проблема здесь не только в «недоучете революций». Возьмем три перечисленных Эйзенштадтом «нереволюционных» страны – Германию, Италию и Японию. Не кажется ли нам, что возникшие там тоталитарные режимы, непосредственно ответственные за Вторую мировую войну, являются просто обратной стороной революции – такой же жестокой и деструктивной? Не кажется ли нам, что существует одна большая проблема перехода от традиции к модерну, а от специфических национальных обстоятельств зависит лишь то, пройдет ли конкретная страна через жаркие революционные бури или через ледяной душ диктатур? К этому надо добавить, бесспорно, тот факт, что тоталитарные режимы были не только в трех отмеченных выше странах, но надолго установились под советским давлением в Восточной Европе, которой, по мнению Эйзенштадта, был свойственен нереволюционный путь. А еще надо принять во внимание то, как бурлит сегодня якобы нереволюционный Ближний Восток, раздираемый гражданскими и религиозными конфликтами, находящими выражение, в революционном терроризме, направленном на свержение старых режимов. Стоит вспомнить еще и про десятилетиями существовавшие автократии иберийского мира: например про режим Франсиско Франко в Испании, утопивший в крови кровавую революцию 1930-х годов, и про режим Аугусто Пиночета в Чили, предотвративший в 1973 году революцию ценой военного переворота и длительного «замораживания» свобод.