Как я год жила по Библии

Затем Кристина сняла покрывало со своей диорамы. Основой ее стала повернутая набок сосновая шкатулка, а «героинями» – пять деревянных фигурок без лиц, оплетенных колючей проволокой. Повсюду торчали гвозди, повсюду сверкали брызги кроваво-алой краски. В верхней части Кристина поместила распечатку слов Христа: «Так как вы сделали это одному из сих братьев Моих меньших, то сделали Мне». После этой церемонии мы с Кристиной еще долго говорили – о наших сомнениях, страхах, о том, что принимать Библию всерьез значит встречаться лицом к лицу и с теми ее эпизодами, которые нас отталкивают или пугают, и бороться с ними… иногда, быть может, всю жизнь. Наша церемония была проста и безыскусна; но, мне кажется, мы достойно почтили этих женщин.

Те, кто стремится почитать библейскую женственность, об этих мрачных историях часто забывают. Забывают об убитой наложнице, об изнасилованной царевне из дома Давидова, о дочери Иеффая, о тех бесчисленных и безымянных женщинах, что жили и умирали меж строк Писания – измученные, затравленные, убитые патриархатом, который не менее, чем триумфальные истории Деворы, Эсфири, Ревекки или Руфи, составляет нашу общую библейскую историю. Сейчас у нас нет церемонии оплакивания; но наша обязанность, как верующих женщин, хранить эти мрачные истории и передавать дочерям, чтобы и они, когда вырастут, клялись их не забывать.

Что стало бы с людьми на Земле, не будь женщин?

Для начала, их было бы мало. Чрезвычайно мало.

Марк Твен

Что ж, пора наконец собраться с духом и сделать страшное признание: многие, очень многие из нас втайне ненавидят Рождество.

Не поймите меня превратно. Само Рождество – когда горят лампочки на елке, трещит огонь в камине, звучит Чайковский, и дети в пижамках пляшут в гостиной и радостно демонстрируют охапки подарков, а в духовке исходит аппетитным соком окорок весом в полпуда – все это мы, конечно, любим. Ненавидим только все это организовывать.

Похоже, в мире действует какое-то тайное соглашение о том, что все завоевания женской эмансипации к праздникам не относятся. И едва над пенсильванскими магазинами Bed Bath & Beyond зазвучат первые звуки «Самого лучшего дня в году» – всех нас будто замыкает накоротке, и мы переходим в режим «степфордских женушек»[45], натягиваем передники и улыбки и принимаемся за каторжный труд.

Все уголки Рождества – от кухни с пышущей жаром духовкой до почты, где за оберточной бумагой для подарков выстраиваются километровые очереди – наводнены женщинами. Кто до четырех утра бдит над окороком? Женщина. Кто отпихивает тебя локтем и хватает с полки последнюю детскую подушку с оленем? Она же. Кто мучительно размышляет над рождественской открыткой, придумывая, как сообщить тете Тельме, что после бурного выпускного сын угодил за решетку, и наконец пишет: «Решил немного отдохнуть перед поступлением»? Она. Кто вспоминает, что по носкам надо распихать еще и батарейки для подарков? И это все она. А кто за все это платит?

Санта-Клаус.

Ну да. Он-то мужчина!

Думаю, мы злились бы куда серьезнее, если бы не падали с ног. Когда наконец наступает двадцать пятое, нам уже ничего не хочется. Мы выжаты досуха, и волнуют нас только грязные тарелки, ответные визиты, недовольная свекровь, да еще, быть может, пристрастие к праздничному меню кофейни «Старбакс», которым мы поддерживали в себе силы весь последний месяц.

Рождество 2010 года для меня ничем не отличалось от остальных – не считая того, что куда-то надо было втиснуть беседы с раввинами, два дополнительных интервью, дедлайн для книги и очередной кризис веры (за него спасибо Нилу Деграссу Тайсону и ночным бдениям над «мрачными страницами» Библии).

В лихорадочной суете и обилии вкусной, но нездоровой пищи заканчивался год. На Рождество в Дейтоне выпал снег – впервые за двадцать лет. Дэн обнаружил под елочкой подарок, подписанный: «Господину от Рейчел». Мы много ходили в гости, в основном к старым друзьям. А едва двенадцатый удар часов возвестил о наступлении нового года – отправились в постель, словно парочка старых развалин.

Где-то посреди всей этой суматохи мне пришло любопытное письмо: