Как я изобретал мир

Запись Вернера фон Сименса в книге жалоб почтово-пассажирской станции Лаугсзарген.

Выехав из Тильзита в 7 часов утра на почтовой тройке, я застрял на полпути, так как загнанные лошади не могли больше скакать. Почтальону любезно предоставили других лошадей, но опоздание было так велико, что до станции доехали лишь в 11 часов. Скорее всего, я не успею на отправляющуюся в 12 часов почтовую тройку в Санкт-Петербург и буду вынужден использовать курьерскую почту. Прошу разобраться и оказать содействие в такой неприятной ситуации.

Лаугсзарген, 19 января 1852 года

В. Сименс, владелец мастерской по изготовлению телеграфов, Берлин, Шёнебергерштрассе, 19

В одном из газетных объявлений говорилось, что некто имеет собственную кибитку и прекрасно говорит как по-немецки, так и по-русски. Как выяснилось уже в пути, владельцем оказалась пожилая жена рижского коммерсанта, удешевлявшая таким образом свою ежегодную поездку за покупками в Санкт-Петербург. Она так набила сани соломой и перинами, что в них можно было только лежать, а в таком положении лицо практически упиралось в потолок кибитки. Стало невыносимо холодно, и чем ближе мы приближались к цели, тем сильнее становился сухой, резкий северный ветер, при –18° по Реомюру[120] смеявшийся над любым теплом. Так я научился русской традиции пить горячий чай большими количествами на каждой станции, ибо только так можно было согреться.

Когда на третье утро пути мы добрались до почтовой станции Нарва, то стали жертвами маленькой военной хитрости, повсеместно и в разнообразнейших формах использующейся станционными смотрителями. Смотритель клялся и божился, что нам не на чем продолжить путь, так как на всех станциях до Санкт-Петербурга лошади конфискованы для большой императорской медвежьей охоты. Видимо, тронутый громкими воплями моей русской, он в конце концов предложил уступить нам пару особо выносливых лошадей, которые еще тем же вечером должны были доставить нас в Петербург. Ударили по рукам, и хитрый русский уже считал, что басней про медвежью охоту обеспечил себе плату за проезд до Петербурга. Однако наши дальнейшие приключения расстроили его планы.

Нашим кучером был молодой парень без всякой шубы и теплых сапог. То, что он часто останавливался, казалось нам естественной потребностью принятия горячительного, дабы не замерзнуть. Но однажды он не вернулся вообще, мне пришлось выкарабкаться из кибитки, что было довольно затруднительно из-за надетых на меня двух шуб и окоченевших конечностей. Я нашел нашего извозчика в ближайшем шинке[121] со стаканом в руке, в который подозрительно выглядевший еврей подливал водку, что-то быстро шепча. Погнав позабывшего долг возницу к саням с помощью обычных для такого случая ругательств, я заметил несомненные знаки сговора между ним и сопровождавшим его шинкарем. Поэтому я совсем не удивился, когда вскоре после нашего отправления моя попутчица внезапно истошно завопила, сообщив, что ее чемодан только что свалился с саней. Она сразу же обнаружила пропажу, так как чемодан был закреплен рядом с возницей на козлах так, что закрывал одно из окошек. В наших стесненных условиях было достаточно сложно заставить кучера остановиться. В итоге мне удалось сделать это, выбив второе стекло, схватив и стащив возницу с места. К счастью, чемодан удалось найти, крепившая его веревка была, вне всякого сомнения, умышленно перерезана.

Вскоре, после того как мы несколько раз съехали на обочину, выяснилось, что кучер был мертвецки пьян. Мне не оставалось ничего другого, как сесть вместе с ним на козлы и забрать у него вожжи. Извозчик тут же крепко заснул, и никакие пинки и ругательства не приводили его в сознание. Спустя некоторое время я почувствовал, что мои ноги коченеют и, желая перекинуть вожжи, понял, что руки полностью застыли и стали абсолютно неподвижны.