Как я изобретал мир

Мне все же удалось съехать на обочину и зубами стянуть с себя перчатки. При торможении кучер слетел с козел и, словно мертвый, лежал теперь у моих ног. Поэтому я смог достаточно удобно одновременно произвести два полезных движения, окуная голову кучера в снег и разогревая пальцы. Это продолжалось довольно долго, пока я не почувствовал, что в руки возвращается тепло. Вскоре после этого и кучер стал подавать признаки жизни, сначала корча гримасы, а затем жалобно причитая и скуля. Так что только затемно мы смогли продолжить путь, идя рядом с санями, и в конце концов добрались до Красного Села, где заночевали у почтмейстера.

Наши жалобы на смотрителя из Нарвы и доставившего нас извозчика почтмейстер на другое же утро разрешил незамедлительно. Он оформил необходимую сумму для проезда до Санкт-Петербурга, собственноручно, пока не устал, колотил извозчика и отослал его назад к его господину безо всякой платы, а затем отвез нас на собственных лошадях в Петербург.

В Петербурге меня очень гостеприимно встретил негоциант Гейзе, дядя поэта Пауля Гейзе. Я знал семью Гейзе еще со времен Магдебурга, где я, живя в бытность рекрутом в доме вдовы директора гимназии Гейзе, известного педагога и издателя немецкой грамматики, всегда находил материнскую заботу и дружеское участие. Петербургский Гейзе, сын директора гимназии, в молодости перебрался в Россию и вырос до совладельца одного из самых уважаемых торговых домов. Общение с любезной, сохранившей немецкие корни семьей значительно облегчилось тем, что Гейзе подыскал мне жилье в одном из находящихся недалеко от его дома постоялых дворов на Кадетской линии[122] Васильевского острова.

Петербург произвел на меня неизгладимое впечатление великолепным расположением, широкими улицами, большими площадями и бурной Невой, разделяющейся в городе на несколько рукавов. Это чувство усилилось странностями жизни простого народа и своеобразным сочетанием огромных дворцов и маленьких, полностью деревянных домов, вперемешку стоящих на широких, уходящих вдаль улицах. Оживленное движение саней, заполняющих зимой все улицы и полностью исключающих движение экипажей, также производит необычный эффект на впервые посетившего Петербург иностранца. А невозможность понять язык, прочитать хотя бы вывески на улицах и лавках создает у него неисчезающее ощущение одиночества и беспомощности. Тем приятнее встретить здесь земляков, цивилизованную, радушную, почти семейную жизнь в большой иностранной колонии Петербурга, в частности немецкой ее части, которой весьма на руку, что образованные круги балтийских провинций России полностью сохранили свое немецкое происхождение, а высшие должности были в то время по большей части заняты именно немцами из балтийских провинций.

Это крайне облегчало ассимиляцию приезжавших в Петербург немцев как в общественной, так и в деловой жизни. Мне было особенно важно, что благодаря берлинским рекомендациям мне открывался доступ в круг ученых-естествоиспытателей. Я нашел дружеский прием у знаменитых представителей немецко-российской науки, из которых особо хочу выделить академиков Купфера[123], Ленца[124], Якоби[125] и Бэра[126].

К сожалению, в этом приятном и полезном для моих дел общении вскоре пришлось сделать перерыв. Однажды я почувствовал, что сильно заболеваю. Напрасно я пытался выздороветь с помощью русских бань и подобных им курсов самолечения, прибегнув, наконец, к раздобытому мной рвотному. На следующее утро после проведенной в муках ночи меня, по счастью, навестил Гейзе, тут же понявший серьезность болезни и приславший ко мне своего врача. Я подхватил гулявшую по Петербургу корь, а за ней – тяжелое воспаление почек, на несколько месяцев приковавшее меня к постели и еще долгое время дававшее о себе знать.

За исключением этой неприятности личного характера, результаты моей поездки для развития наших деловых отношений были весьма неплохие. Мы получили заказ на прокладку подземной линии из Петербурга в Ораниенбаум с примыкающей к ней кабельной веткой в Кронштадт.

Строительство кронштадтской линии и необходимость организации нашего представительства в России снова вернули меня в Петербург уже летом 1852 года.

Там я познакомился с купцом первой гильдии господином Капгером[127]. Он оказался весьма подходящим представителем, благодаря своей деятельной натуре и изворотливости много сделавшим для успешного развития наших дел в России и наладившим дальнейшие ценные связи с министерством путей и коммуникаций, в чье ведение входило строительство и эксплуатация телеграфных линий.

Моя свадьба с Матильдой Друман состоялась 1 октября 1852 года в Кенигсберге. Ненадолго заехав в Берлин, мы отправились в путешествие по Рейну, а затем в Париж, где как раз остановились мои братья Вильгельм и Карл. После проведенных в тяжелых трудах и заботах лет я, наконец, в полной мере насладился радостями моего юного семейного счастья, ставшего еще более полным благодаря близкому общению с братьями.