Как я написал Конституцию эпохи Ельцина и Путина

Накануне я провел бессонную ночь в своем кабинете. Да и как тут заснешь, когда перед тобой фактически стоит вопрос жизни и смерти, решается — быть или не быть новой России. Город был брошен на произвол судьбы, нигде не было видно ни военных, ни милиции, которые должны были обеспечивать порядок. Казалось, что Москва вдруг стала полностью беззащитной.

Сижу один, не видно привычных постовых Службы охраны президента, никаких обходов, никакого движения, никакой жизни. Ничего. Только я и вороны, которые стаей кружат над одной из башен. Было полное ощущение, что Кремль всеми покинут и сейчас должны войти войска противника.

Этот самый момент и мое внутреннее состояние запомнились мне на всю жизнь. Прямо как фотография в памяти отпечаталась.

Потом, когда всё уже было в прошлом, я не раз пытался рассказывать своим детям, знакомым, друзьям об этом моем настроении. О том, как сидел и всем своим существом, почти физически, ощущал это наступившее утро безвластия. Точка. Пустота. Безвременье. Все исчезло. Паровоз по имени «Россия» затормозил и встал.

На эти мои романтические эмоции один из моих сыновей однажды сказал: «Ну, так раз ты там был один, что же ты не взял власть в свои руки, если Кремль был пуст?»

Практичные все-таки люди эта наша молодежь!

Я тогда ему ответил — брать было нечего. Безвластие.

А потом, когда наваждение рассеялось, часы истории снова затикали, стрелки закрутились, время полетело.

В центре Москвы началась открытая смута. Боевики-баркашовцы[28] захватили мэрию. Макашов с гранатометами и пулеметами на грузовиках отправился штурмовать «Останкино». Ситуация перешла в фазу гражданской войны.

Где-то в три часа пополудни на Ивановской площади сел вертолет с президентом. Ельцин снова был в Кремле, на своем рабочем месте. Начались встречные действия: подписан указ о снятии Руцкого, к Москве стали подтягиваться войска, отбили «Останкино», восстановили телевизионное вещание. Посреди ночи президент поехал в Министерство обороны — обсудить штурм. Грачев потребовал письменный приказ. Ельцин, говорят, на секунду застыл и как ножом отрезал: «Вы его получите».

Рано утром, еще до рассвета, Сосковец^{51} попробовал еще раз договориться с Верховным Советом — сдать оружие и решить дело без стрельбы. Но вооруженные депутаты[29] и защитники, опьяненные кровью и событиями прошлого дня, ничего не хотели слышать. Примерно через час начался штурм. Операция шла до самого вечера — с перерывом на то, чтобы вывести из горящего здания гражданских и женщин.

Октябрьский путч был подавлен.

Но вот это пустое кремлевское утро, эта звенящая пустота безвластия… Пожалуй, это было еще страшнее, чем почерневшие стены Белого дома.

«Призрак Учредиловки» и реалии «двойной легитимации»

Есть такая не раз повторенная академическая позиция, что всей этой октябрьской смуты можно было бы избежать, если бы Конституцию принимали Учредительным собранием. Дескать, действующая Конституция потому плоха, что Ельцин буквально «на штыках протолкнул» свой вариант. Странно, если «ельцинская» Конституция настолько плоха, то почему же она так долго — уже почти три десятилетия — работает без Бориса Николаевича?

Я на это всегда говорю и академикам, и студентам: не верьте эмоциям, читайте документы, изучайте историю! Президентский вариант 1993 года вобрал в себя все лучшие находки всех сторон. И Конституционное совещание, обсуждавшее итоговый текст, представляло все слои и все политические силы страны. В тексте Конституции изложены позиции, по поводу которых ни у кого нет расхождений во взглядах — ни у белых, ни у красных, ни у демократов, ни у коммунистов. Это и есть точки согласия, это и есть основа для общественного согласия и примирения.

Но мне часто говорят: нет, процедура была не та. А давайте соберем опять Учредительное собрание и примем пусть даже похожую по сути Конституцию, но другим путем — не всенародным голосованием, а Учредительным собранием.

И вот здесь я всегда говорил и буду настаивать, что ответ на такие предложения должен быть один — резкое, категорическое «нет!».

И это несмотря на то, что призрак Учредительного собрания бродит по России уже больше ста лет.