Как я нечаянно написала книгу

Колы у нее не нашлось. Ну, тогда просто воды.

Лежа на траве рядом с книгами, мы смеялись, глядя на Клео, которая карабкалась по книжным горам.

И обе делали вид, будто запихать свое прошлое в печку – самое обычное дело.

30

Когда я на велике прикатила на нашу улицу, то сразу почуяла дым, а когда подъехала ближе, увидела, как над крышей Лидвин летят искры. Первым делом я подумала: горит садовый домик. Она ведь затолкала в печь слишком много бумаги. Я рванула вверх по дорожке, бросила велик и помчалась за дом, доставая из кармана айфон.

Садовый домик был пока цел. Лидвин стояла возле него. Рубила топором какую-то деревяшку и бросала поленья в костер, разложенный совсем рядом с домиком.

Я подбежала к ней.

– Я думала, тут все полыхает.

– Так и вправду полыхает, – сказала она. Вся в поту, лицо в пятнах сажи.

Костер громко потрескивал. Когда пламя немного опало, я вдруг увидела: это ведь не поленья. А куски деревянной скульптуры из гостиной Лидвин. Она ее изрубила. Скульптура изображала женщину со скрещенными на груди руками.

– Ты… – Я кивнула на костер.

– Отлично горит! Дерево сухое, как трут, столько лет в доме простояло.

Она положила топор, села на колоду. Глядя в огонь. Я села рядом, на землю.

– Джон вырезал скульптуры из бревен, – неожиданно сказала Лидвин. – Называл себя художником цепной пилы. Он один из первых занялся этим. Говорил, что сам изобрел этот способ.

– Джон? – спросила я.

– Мой муж. Бывший.

Надо же, у Лидвин был муж? Хотя почему нет-то?

– Мы познакомились в студенческом кафе. Он был постарше меня. И показался мне зверски привлекательным. Особенно когда подступал к бревну с этой своей цепной пилой. – На губах у нее появилась улыбка.

Зверски привлекательный. Надо запомнить.

– Очень скоро я переехала к нему, мне было всего двадцать. Он постоянно твердил, что я должна писать. Мы так хорошо жили, думала я. До две тысячи третьего.

– А что тогда случилось?

– Я тогда получила большую литературную премию. Как раз незадолго до смерти твоей мамы. После интервью на телевидении приезжаю домой, а его нет, уехал.

– Уехал? И ничего не сказал?

– На столе лежала записка. Он писал: Мне нужно пространство. После стольких лет ему вдруг понадобилось пространство. Он забрал свою одежду, инструменты и работы. Увез в нашем фургончике-«фольксвагене».

– И больше в записке ничего не было?

– Было. Он написал, что я могу оставить себе дом и эту вот скульптуру. – Лидвин кивнула на костер. – Я для нее позировала.

Я стояла, не сводя глаз с остатков скульптуры.

Лидвин подбросила веток в костер.

– Не мог он примириться с тем, что я стала известнее, чем он. Это я только позднее поняла. – Она посмотрела на меня. – Ах, детка, чем я тут тебе надоедаю. Пойдем, надо кое-что сделать. – Она хлопнула себя по коленкам и встала.

– Но зачем ты изрубила скульптуру? – Мне хотелось услышать весь рассказ, до конца.

Она вздохнула и опять села.

– Вчера я навестила Джона. Наконец-то, спустя десять лет. Он живет во Фрисландии[13], на разрушенной ферме. Увидела его – и поставила точку, закончила эту историю. Разом. – Она щелкнула пальцами. – Ну вот, а сегодня утром встала, глянула на скульптуру, выволокла ее на улицу и взялась за топор.

У меня перед глазами возникла сцена из «Чисто английских убийств».

– Иной раз человеку просто необходимо что-нибудь уничтожить. Правда-правда, ты не представляешь себе, какое это удовольствие. – Она бросила в костер остатки скульптуры. Ноги.

– Папа однажды разрешил мне раздолбать кучу старых досок на крыльце, когда я очень рассердилась. Только без толку.

– Да, со старыми досками, конечно, не прокатит, – сказала она, будто здорово в этом разбиралась.

– Доски должны быть новенькие и красивые?

– Да, или весьма ценные.

– Или сделанные художником, – брякнула я.

Она рассмеялась, никогда я не видела, чтобы она так хохотала.