К некоторым животным относятся бесчеловечно, рыб же не считают даже
Все это помогает объяснить, почему многих людей, называющих себя вегетарианцами, поедание мертвой рыбы не беспокоит. В конце концов, Римско-католическая церковь призывает верующих не есть мясо по пятницам из уважения к Иисусу, но ничего не имеет против рыбы. В среднем человек теперь ест двадцать килограммов рыбы в год. Даже если исключить Китай, который потребляет треть мирового улова, останется пятнадцать. Все это воспринимается так легко, что мы очерствели и значительную часть пойманной рыбы просто перемалываем на корм свиньям и для рыбоводческих ферм. Мы ведем себя так, как будто рыба в море не переведется никогда.
Я в значительной мере отказался от рыбы еще до того, как стал вегетарианцем. Знакомые думали, что я перепутал приоритеты – как героиновый наркоман, который отказался от жевательных конфет. Правда, однако, заключается в том, что меня обеспокоили заголовки об обрушении популяции. С 1974 по 2015 год избыточный вылов вырос с 10 % до 33 % – больше всего это касается Средиземного моря и юго-восточной части Тихого океана. Исторических данных о численности рыбы мало: по одной (оспариваемой) оценке, мы добываем 90 % крупной рыбы в океане. Очевидно то, что мы вылавливаем сверххищников, хищников среднего уровня и их добычу и даже криль и ракообразных всего нескольких сантиметров длиной.
Поскольку популяция рыбы начинает испытывать напряжение, мы уже наблюдаем уменьшение численности морских птиц от альбатросов до ту́пиков. Крупнейшее исследование на эту тему показало, что их мировая популяция с 1950 по 2010 год упала на 70 %, и важная причина здесь – избыточный вылов. В Антарктике пингвины питаются в том числе крилем. Его коммерческий вылов, даже в научно обоснованных рамках, сказывается на пингвиньей популяции так же, как тяжелые климатические явления. Среди морской мегафауны – самых больших и узнаваемых океанских существ, включая акул, китов, черепах, пингвинов и осьминогов, – треть видов находится под угрозой вымирания. Даже если они и выживут, их будет меньше, и их роль в океане, например перенос питательных веществ, будет сильно подорвана.
Рыболовство беспечно до безразличия. Океаны переполнены старыми сетями и лесками, брошенными из-за повреждения или потому что они за что-то зацепились. Эти предметы образуют почти половину Большого тихоокеанского мусорного пятна – архипелага отходов размером с три Франции. В рыболовных снастях и другом мусоре каждый год запутываются десятки тысяч тюленей и китов и, вероятно, миллионы черепах, птиц и других животных. Именно за это мы платим, когда выбираем в меню рыбу.
Для европейцев и британцев атлантическая треска – базовая, самая популярная рыба. Но наш аппетит оказался слишком велик, и ее запасы уже не первое десятилетие резко падают, затем слегка восстанавливаясь. Каждый раз, когда ученые начинают бить тревогу, государства идут на поводу у рыболовной отрасли и действуют недостаточно решительно. В целом как минимум треть запасов рыбы в Евросоюзе продолжает подвергаться избыточному вылову вопреки научным рекомендациям. И подобную близорукость субсидируем именно мы: правительства всего мира вкладывают в отрасль $35 млрд. в год, и эти деньги в значительной мере идут на повышение объемов. Рыболовство нельзя переместить географически: треть запасов вылавливается избыточно, а из оставшихся двух третей почти все вылавливается на полную мощность (до математического оптимума). Проще говоря, брать из морей столько рыбы, сколько берем сейчас, в будущем не получится.
В 1995 году специалист по биологии океана Дэниел Поли придумал термин «синдром смещения точки отсчета». Он утверждает, что каждое следующее поколение ученых, занимающихся проблемами рыболовства, не замечает снижения популяции, потому что берет за точку отсчета численность рыбы на начало своей карьеры. «Мы преобразуем мир, но не помним, каким он был», – говорит Поли. Двести лет назад залив Мэн давал, вероятно, в десять раз больше трески, чем сегодня, но в каком плане вылова это учтено?