Избыточный вылов очевидно вреден и должен быть скорректирован. Надо проводить больше исследований, устанавливать квоты, отслеживать суда и создавать охраняемые зоны (в океанах защищено всего 7 % поверхности по сравнению с 15 % на суше). Почему мы бездействуем? Отчасти потому, что считаем рыбу неисчерпаемым ресурсом. Эта мысль появилась по довольно понятным причинам. Одна самка трески мечет до миллиона икринок в месяц. Вода покрывает две трети поверхности планеты. Разве наш аппетит может всерьез на это повлиять? Теперь снижение стало таким, что отрицать конечность этого ресурса уже нельзя. Поэтому, наверное, есть и усугубляющий фактор: рыба нас особенно не заботит. Избыточный вылов – это вопрос компьютерных моделей, не жизней. Я был виновен в «деанимализации» рыб не меньше любого другого. Даже перестав их есть, в глубине души я не воспринимал их как животных.
В школе мы читали «Моби Дика» – классическое произведение о том, насколько океан отличается от суши. Рассказчик, Измаил, описывает его не просто как «врага» человека, а как «противника собственного потомства». Он противопоставляет «царящую в море кровожадность» «зеленой, доброй, смирной земле» и задумывается, не представляет ли оно худшую сторону нас самих. Мысль, будто под водой пищевые цепочки более варварские, нелепа, но гарпунные пушки тогда еще не изобрели, а киты периодически таранили суда, так что отношение Измаила отчасти можно понять.
Сегодня «Моби Дик» читать немного жутко, поскольку мы распространили наше сопереживание на китов. В 1975 году Гринпис начал всерьез протестовать против китобойного промысла, а уже семь лет спустя путем голосования на него был введен международный запрет. Хотя Япония и еще некоторые страны играют с правилами, популяция нескольких видов китов восстановилась: горбатые киты, которых когда-то было меньше пятисот, могут вернуться к допромысловому уровню в течение десятилетия. После того как в фильме «Черный плавник» показали ужасы вылова диких косаток для SeaWorld, оператор этого аквапарка пообещал перестать использовать этих животных в театрализованных представлениях. Выпуски новостей сходят с ума всякий раз, когда на берег выбрасывает кита, – мы думаем об этих случаях охотнее, чем о выброшенных на берег мигрантах.
Кампания Save the Whales выросла именно из представления о том, что киты – животные, хотя, конечно, была и удручающая статистика о надвигающемся вымирании голубых и горбатых китов, подобная той, которая есть сегодня об избыточном вылове. «Кита убивают каждые двадцать минут», – говорилось в швейцарской петиции против китобойного промысла в 1970-х годах. Пол Спонг, новозеландский психолог, который стал ведущим активистом Гринпис, до этого работал с косатками в Ванкуверском аквариуме. Одной из них он включал песни Rolling Stones и утверждал, что этот вид способен чувствовать боль и радость и имеет сложные социальные отношения. Мы не всегда интересовались китами, нашими собратьями-млекопитающими, но научились этому. Должны ли мы сделать это в случае рыб? Мы обожаем их за красочность, скорость, за переливающиеся косяки, но чтобы полюбить их так, как мы любим китов, надо поверить в то, что они существа, наделенные чувствами. Первая часть «проверки животными» – это разобраться, что они чувствуют и чувствуют ли что-то вообще.
Линн Снеддон помнит своих первых рыб: это были домашние золотые рыбки с именами вроде Лук и Стрела. Они были веселыми подругами, пока однажды кошка Гизмо не вытащила их на коврик в спальне. «Маленькая тварь, – вспоминает она о том случае. – Я просто взбесилась».
Теперь Снеддон работает биологом в Гетеборгском университете. Свою карьеру она посвятила тому, чтобы разрушить наши предубеждения о рыбах и бросить вызов отношению, которое она считает видовой дискриминацией, не дающей нам в полной мере признать их способности. Мы встречаемся в аквариуме в пригороде Ливерпуля, где она проводит часть своих исследований.
«С рыбами проблема в том, – говорит она, когда мы стоим у экспериментальных резервуаров, – что мы их едим, разводим, ловим, используем в качестве хобби, платим £15, чтобы на них посмотреть, и ставим на них опыты. В головах у людей умещаются все эти сложные вещи». Какой образ утвердится, может зависеть от самых первых детских впечатлений. «Я видела в рыбах домашних питомцев, причем очень красивых, и обожала смотреть документальные фильмы про морских биологов», – говорит Снеддон.
Понять, что происходит в голове рыбы, далеко не так просто. У животных – если не считать людей – ученые определяют боль как отрицательную реакцию на фактическое или потенциальное повреждение тканей. Сложность в том, чтобы отличить это от ноцицепции – реакции на негативные стимулы того типа, которые заставляют отдернуть руку от горячего утюга. Снеддон предполагает, что для боли характерно быстрое изменение поведения животного, так как оно стремится ее уменьшить и предотвратить урон. Этого изменения не происходит, если дать обезболивающее.