В Виго сомневаться в рыболовстве – не говоря уже о том, чтобы возражать против него, – это значит ставить под вопрос существование самого города. Город отличный: кофе здесь стоит треть лондонской цены и подают его с бесплатным куском торта, а рождественскому освещению, по крайней мере по мнению мэра, завидует весь мир (там и правда есть серебряное дерево размером с четырехэтажный дом). Если бы мы не рыбачили – если бы наши предки взглянули на океан и сказали «нет, мы туда больше не вернемся», – Виго не был бы таким, каким мы его знаем. Не существовало бы и тысяч других прибрежных городов, поселков и деревушек, в том числе Амстердама, Абердина и Ольборга, которые как минимум на одном из этапов своей истории были, образно говоря, «вытянуты» из океана.
Сомневаться в нужности животноводов – честных трудяг, соли земли – достаточно тяжело. Сомневаться в необходимости рыболовства – ставить под вопрос целеустремленность и жертвы моряков, которые много веков рискуют жизнью, чтобы добыть нам пищу. Рыболовство уже не связано с таким риском, как было когда-то, но от Шотландии до Аляски его часто называют одной из самых опасных профессий. В США число несчастных случаев на коммерческих судах по-прежнему в двадцать девять раз выше, чем на среднестатистическом рабочем месте. Около половины смертей связано с кораблекрушениями, многие другие – с падением за борт без спасательного жилета. Во всем мире экипажи рыболовных судов зачастую укомплектованы плохо обученными рабочими, с которыми дурно обращаются. Иэн Урбина, репортер из The New York Times, познакомился с камбоджийцем по имени Ланг Лонг, которого продали на принудительную работу в Таиланд и три года держали в море, а когда он попытался бежать, приковали к палубе в металлическом ошейнике. Такие истории не редкость: рыболовная индустрия – рассадник эксплуатации и рабства.
На суше мы начинаем чувствовать к животным больше сострадания, когда они перестают непрерывно угрожать нашему существованию. Океан по-прежнему угрожает существованию рыбаков, поэтому им, и всем нам, сложнее сопереживать рыбе.
Я попытался отбросить весь этот культурный багаж и обдумать то, что видел в порту. Акулу можно поймать по-разному, но в Атлантике более 90 % (по весу) акул-мако ловят на ярус – огромные лески с металлическими крюками каждые три метра, которые тянутся сорок – пятьдесят миль за судном. Ярусы оставляют на один-два дня, иногда используя в качестве приманки живую рыбу. Потом леску сматывают, извивающиеся длинные акульи тела захватывают металлической петлей и вытаскивают из воды на палубу, а потом забивают. Выглядит это гораздо хуже, чем бойня. Даже если мако отпускают, треть из них после этого гибнет. Акулы и скаты относятся к пластиножаберным рыбам, которые отделились от предков – так называемых костных рыб вроде форели и тунца – более четырехсот миллионов лет назад. Мы мало знаем о том, как они испытывают боль, но если исходить из того, что они ее испытывают, перед смертью их ждет долгая агония: ярусный лов длится часами. Эта судьба, наверное, постигла и тех мако, которых я видел на рынке. Мы не просто охотимся на этих гепардов моря, но и делаем это варварски.
Хуже рыбаков, ловящих акул-мако на ярусы, только рыбаки, которые ярусы
Обычный человек по-прежнему считает акул опасностью. Когда я смотрю с Элизой и Клео мультфильмы, я вижу наследие «Челюстей», где это животное убило шесть человек. За всю историю США акулы, несколько нам известно, никогда не убивали больше пяти человек за год; может быть, мои дочери подрастут и узнают, что в год от акул в среднем гибнет четыре человека, а от людей, может быть, сто миллионов акул. Когда в 1970-х годах начиналась кампания Save the Whales, косаток тоже считали опасными для человека и называли «китами-убийцами», поэтому защитники природы так настаивали на научном названии.