Как медведь блоху перехитрил

И не стало Полкану покоя. Чуть что, и ворчит на него Пустобрех:

— Тебя мать больше любит. Вон она тебе тогда какой мосол мозговитый дала.

Так было пока их мать кормила. Так и осталось, когда и выросли они, и каждый в своей конуре жить стал. Не забыл Пустобрех своей обиды. Как увидит где Полкана, так и облает сейчас же:

— Пес ты.

Полкан уж ему и кости разные приносил и даже целую курицу. А когда болел Пустобрех, ухаживая за ним, кормил его, двор его стерег. Похудел, измотался, а Пустобрех выздоровел и сказал:

— И все-таки ты, Полкан, — пес. Вон тебе мать тогда мосол какой жирный дала.

Ничего на это не сказал Полкан, но с той поры, когда проходит он мимо дома Пустобреха и Пустобрех лает на него: «Пес ты, пес», — останавливается. Долго и хмуро смотрит на него и хмуро говорит:

— Это ты — пес.

И идет своей дорогой.

О ПНЕ И ЕЖИКЕ

На тропинке в роще стоял пень, старый-престарый. Мешал всем: обходить его все время стороной надо было. Шел как-то мимо него Медведь, остановился.

— Эк пень не у места стоит как. Убрать бы... Да он вон большой какой, не сдюжить мне с ним. Да и неможется мне сегодня что-то, — и пошел дальше.

Медведь прошел, Волк на тропу вышел. Пощелкал на пень зубами:

— Все стоишь? Ух, как надоел ты мне: обходи тебя...

А столкнуть пень с тропы и не попытался даже: что без толку пытаться, когда он вон какой — в два обхвата. Будешь возле него топтаться, пупок надрывать.

Волк прошел, Барсук на тропу вышел. Поглядел на пень, головой покачал:

— Как ты мешаешь всем.

А столкнуть пень с тропы и не подумал даже: если уж Медведь с Волком прошли мимо, то где уж ему, Барсуку, справиться.

Случилось той тропой Ежику пробегать. Увидел он пень, остановился.

— Чего это он здесь стоит? Убрать его надо.

Уперся грудью, пень и повалился. Внутри-то он, оказывается, иструхлявел давно, никакой в нем тяжести не стало. Откатил его Ежик в сторону, стоит, отряхивается, в порядок себя приводит, а Барсук идет.

— Это ты его? — спрашивает.

— Я,— говорит Ежик.

— Как это тебе удалось? Он же вон большой какой.

— Так он ведь давно отрухлявел. Я его толкнул, он и повалился.

Барсук прошел, Медведь на тропу вышел. Спрашивает:

— А где же пень, что стоял здесь?

— Да я его вон в сторону откатил, — показал Ежик.

— Как же это ты сдюжил с ним? — удивился Медведь. — Он же вон с виду какой тяжелый.

— А я о тяжести не думал, — говорит Ежик. — Я смотрю — пень. Смотрю — мешает он всем. Дай, думаю, попробую толкнуть. Толкнул, он и повалился. Оказывается, он давно отрухлявел, никакой тяжести в нем нет.

— Смотри ты, — скреб Медведь в затылке, как оно бывает: думаешь—пень, думаешь сила, а он уж внутри труха давно, толкни и повалится. Вот только догадки не всегда хватает толкнуть его.

САМ СЕБЯ БЕЛЬЧОНОК ВЫДАЛ

Собралась Белка в кедровник, приказала сыну:

— Ты, сынок, из дому никуда не ходи. Жди меня. Да смотри, орешек не ешь: он у нас последний.

— Ладно, — сказал Бельчонок.

Но одно дело — сказать, а другое — вытерпеть, не съесть, когда съесть очень хочется.

Не вытерпел Бельчонок, съел орешек. Пока ел, ничего, а съел и стыдно стало: что он теперь матери скажет? И решил Бельчонок правду не говорить.

— В лесу не я один живу, разве некому орешек унести?

Возвратилась Белка домой. Бросился к ней Бельчонок:

— Мама, мама, а у нас кто-то орешек унес. То был, был, а то, смотрю, а его нет уже.

— Совсем нет?

— Совсем. Лежал он себе, а я думаю: пусть лежит. А потом смотрю, а уж его нет.

А глазенки круглые, чистые, как две бусинки.

Улыбнулась Белка. Достала шишку кедровую. Спрашивает:

— А еще орешков хочешь?

— Хочу, — подпрыгнул Бельчонок, — одним разве наешься.

Белка засмеялась, а Бельчонок глядел на нее и удивлялся, чего она смеется, ведь одним орешком и правда не наешься.

ЗАЯЧЬЯ НЕДЕЛЯ

Встретил Волк Зайца в понедельник и сказал ему на чистейшем волчьем языке:

— Я тебя съем.

Перепугался Заяц, не за себя, за Волка перепугался. Глядел на него, думал: «Батюшки, что сейчас будет...»

Знал Заяц: не должен сильный перед слабым силой своей хвастать, а раз хвастает Волк, то упадут сейчас на него деревья, придавят его... Но деревья стояли и глядели в небо, как будто ничего не замечали.

И понял Заяц, что не дождаться ему помощи от деревьев, что надеяться он в понедельник может только на себя, и сказал Волку:

— Дядя Волк, нельзя меня сегодня есть. Именины у бабушки. Не приду — обидится. Один, скажет, внук у меня и тот не пришел. Вот уж поздравлю...

Встретил Волк Зайца во вторник. Спрашивает:

— Сходил к бабушке?

— Сходил, — отвечает Заяц.

— Ну тогда я тебя съем.

Услышал это Заяц и перепугался, не за себя, за Волка перепугался. Глядел на него, думал: «Батюшки, что сейчас будет...»

Знал Заяц: не должен сильный перед слабым силой своей хвастать, а раз хвастает Волк, то распахнется сейчас туча, что над лесом висит, и перепояшет Волка огневой плетью... Но туча как висела над лесом, так и продолжала висеть, как будто ничего не замечала.

И понял Заяц, что не дождаться ему помощи от тучи, что и во вторник он может надеяться только на себя, и сказал Волку: