Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Просто большому поэту не нужна большая аудитория. Он говорит не с ней, а с немногими себе подобными, чаще всего – с умершими поэтами, поддерживая беседу на высоком уровне лимба. Когда-то было слово, словом был Бог. Поэт отозвался на божье слово, а на слово поэта отозвался другой поэт, порождая бесконечный диалог. У этого диалога не может быть моря слушателей. Но именно его существование обеспечивает работу нижнего уровня – приземленного разговора Астаховых и общества. Конечно, не может не напрячь то, что обществу сегодня понятен только такой примитивный язык. Но это не повод, чтобы меряться тиражами и аудиториями. В свое время безголосая оперная певица Флоренс Фостер Дженкинс собирала огромные залы. Сегодня никому и в голову не приходит сравнивать ее с Марией Каллас.

Дмитрий Воденников Об убийцах, которые читают Сэлинджера

Убийцы читают Сэлинджера. После того как Марк Чэпмен выстрелил в Леннона, он сел на тротуар и стал ждать полицию. Потом, уже на допросе, Чэпмен утверждал, что нашел в «Над пропастью во ржи» зашифрованный приказ убить Леннона.

Через полгода Джон Хинксли, двадцатишестилетний мальчик, попытался убить Рейгана. Когда дом несостоявшегося убийцы обыскивали, у него нашли ту же самую книгу.

Современные, относительно молодые поэты не читают, наверное, Сэлинджера (да и зачем?), но каждый настоящий поэт немного подросток и немного преступник. То ли катается во ржи, а пропасть где-то рядом. То ли просто сидит в траве, как ребенок с картины Эндрю Уайета. На голове у него лисья шапка, руки сцеплены замком на согнутых коленях.

Чего сидишь, малыш? Замышляешь что-то?

Замышляет.

…Недавно я отбирал «своих» поэтов для премии «Поэзия. Стихотворение года». Все «мои» поэты немного не в себе.

Можно сказать, что ты и так один,
И что это вода за стеной, а не автомобили.
Ты размачиваешь по утрам в молоке мюсли,
Но на зубах все равно хрустит,
И виноваты уже не муслимы,
А те, кто обманывает и крадет
Свободу и слово.

Это Оксана Васякина. Это не то стихотворение, которое номинмровано на премию (я их и не буду цитировать), но это речь мальчика в лисьей шапке. (Кстати, может, она вообще и не лисья?) В тексте, который я нашел на сайте «Полутона» первая строчка Васякиной написана с ошибкой. «Можно сказать, что ты итак один». Можно поругать редактора, можно поругать поэтессу, но мне нравится эта ошибка. Стихи пишутся горячими, жалобными, несправедливыми, с ошибками. Будьте, Оксана, и дальше неправильной, пишите с ошибками. Настоящая поэзия – это вообще ошибка. Так люди в реальной жизни не разговаривают.

мы выйдем за проходную
череповецкого металлургического комбината
встанем в грязи по щиколотку
на автобусной остановке
где еще пятнадцать таких как мы
ждут не дождутся
ждут не дождутся
в октябрьский дождь
желтых
близоруких глаз
автобуса номер девять

Это уже Александра Шалашова. Мне нравится эта проходная. Не знаю, сознательно ли Шалашова обыграла «ту заводскую проходную, что в люди вывела меня», но даже если это ошибка, то пятнадцать таких, как мы, которые ждут и не дождутся, ошибиться не могут: поэзия грубовата, она уже больше по-другому не умеет. Да и не надо.

Я была рада, когда бабушка умерла.
Сначала она начала задумываться, замолкать,
смотреть куда-то между нами,
потом каким-то последним усилием воли
возвращаться обратно.

Это третий автор, который мне нравится. Екатерина Симонова.

Она тоже пишет, как будто читает «Над пропастью во ржи», только читает она ее, сидя на тротуаре. То ли ожидая полицию, то ли «Скорую помощь» (бабушке, ей? – кому нужна помощь?). Бабушка давно не узнает никого, зато видит других: мертвых и живых (и никогда не бывших). Что это мальчик сидит в траве в лисьей шапке? Почему мальчик не читает? Он разве не знает, что каждый новый поэт должен прочитать Сэлинджера по-новому?