Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

«Что это? О чем и ради чего написано? Кому адресовано? Что за стиховая техника! Точнее, ее отсутствие… Такое же можно катать километрами, не приходя в сознание. Поэзия, оказывается, «машина», да еще и «по совмещению всего» со всем без разбора, без внутренней логики, без живых образов, внятного смысла и человеческих эмоций. Дожили! Какой-то трансгуманизм, прости Господи. Этак, знаете ли, все что угодно можно назвать искусством. Да он вообще ремеслом-то владеет? Ну, для красного словца бедный Эшбери всуе упомянут – ясное дело, мода, но зачем неловкий внутрисловный анжамбеман «мы-/шление»? Небось ни одного венка сонетов в жизни не сплел… А главное, текст несамодостаточен, он фантомно существует на подпорках пустопорожней теории, искусственного социального контекста и унылого перформанса. Готов поспорить, автор не в состоянии выучить свои писания наизусть, потому что запоминаться там не-че-му, нет художественного события. Конечно, актуальное – эвфемизм конъюнктурного, но нельзя же так подставляться! Не-ет, друзья мои, остается только руками развести. Ну и ну. Как же это все претенциозно, имитационно, фейсбучно… Ей-богу, неловко за автора… И неужели это кем-то может быть востребовано?! Да и автору, если он честен перед самим собой, разве не мучительно скучно писать такое? Не постигаю!..»

Находится ли истина в таком воображаемом мысленном споре посередине – или вообще нигде, решать стороннему наблюдателю, причем, скорее всего, не современному. Очень интересно было бы узнать об отношении к нынешним параллельным поэтическим мирам читателя, скажем, из 2119 года. А вдруг он равнодушно пройдет мимо и тех, и этих, предпочтя им, как само собой разумеющееся, поэта, которого не причислишь ни к «архаистам», ни к «новаторам», почти не замечаемого современниками, но пишущего то, что впоследствии эстетически будет представлять всю нашу эпоху?..

Сергей Баталов О популярной разновидности современного верлибра

Как известно, есть на Руси вечные вопросы: кто виноват, что делать и является ли верлибр поэзией? Убеждены, как известно, не все, о чем и сообщают авторам-верлибристам с завидной регулярностью.

Впрочем, верлибр – это слишком широкое и разнообразное явление. Я же хочу поднять этот вопрос применительно к конкретной разновидности верлибра, которая стала крайне популярной в современной русской поэзии.

Представьте себе очень длинное стихотворение. Очень длинное, но связное, без модных в авангардных кругах «осколков смыслов», но со смыслом полноценным, доступным даже далекому от поэзии читателю. Более того, пусть это будет стихотворение нарочито простое, будто бы лишенное метафор и прочих словесных украшений и даже – о ужас! – сюжетное. Представили? О них и речь.

Появились они не вчера, подобные вещи делал Кирилл Медведев или представители «нового эпоса». Но в последнее время возникла устойчивая мода на такие стихи. Достаточно сказать, что именно к ним относятся поэма «Когда мы жили в Сибири», за которую Оксана Васякина получила премию «Лицей» 2019 года, или стихотворение «Я была рада, когда бабушка умерла» Екатерины Симоновой, с которым последняя стала лауреатом премии «Поэзия» того же 2019 года.

Профессиональное сообщество, не говоря о простых читателях, раскололось надвое. Одни не считают подобные тексты поэзией, другие считают, что именно они и являются наиболее полной, сильной и важной поэзией на текущий момент.

Стихотворение Галины Рымбу «Моя вагина» поставило вопрос ребром. Нарочитая провокативность названия и темы сработала в полной мере, и в литературном «Фейсбуке» началась полемика, по степени накала не сравнимая ни с одной из случавшихся ранее. Она объяснима – стихотворение задело сразу ряд триггерных точек, – но теперь, когда страсти несколько схлынули, хочется оценить его непредвзято.

Критик Анна Жучкова в одном из обсуждений в «Фейсбуке» заметила, что для нее оно не является поэзией, потому что в нем нет образа, вследствие чего в стихотворении не происходит преображения реальности.

Но непредвзятый, не испугавшийся физиологических подробностей читатель может убедиться, что образ в стихотворении как раз есть. И он раскрывается именно во всех его бытовых и шокирующих подробностях. Это, собственно, как раз то слово на букву «в», которое у нас нельзя называть и которое дало название стихотворению. В стихотворении оно осмысляется через ряд простых метафор – от «тюрьмы» и «норки» до «космоса», а в широком смысле выступая как символ «внутренней женщины», внутреннего «я». Собственно, последовательная смена этих метафор отображает динамику изменений взаимоотношений внутреннего «я» и окружающего мира.

Итак, мы видим образ, прием. Может быть, не самый оригинальный, но вполне литературный.