Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России

Первый этап переговоров был поручен мне. Позднее к ним подключились Гайдар и сам Ельцин. Я поначалу попытался переложить хотя бы предварительную часть переговоров на Александра Николаевича Трошина (напомню, исполнявшего тогда обязанности союзного министра). Я предложил ему должность своего заместителя в российском министерстве, договорившись о том, что он будет заниматься регионами. И когда в моем кабинете появились ходоки от Татарии, я отправил их именно к нему в надежде, что старый государственник быстрее и доходчивее им объяснит, что нельзя растаскивать Россию по кусочкам. Но после того, как Трошин побеседовал с ними пару дней, он пришел ко мне и заявил об отказе от должности, сказав, что не хочет участвовать в развале России. На что я возразил, что развал грозит стране как раз в том случае, если не заниматься такими переговорами и не искать компромиссы. Убедить Александра Николаевича мне не удалось. Правда, и я быстро понял, что один из руководителей Госплана, с его амбициями большого начальника, не привыкшего говорить на равных с «какой-то автономной республикой», для этой работы не годится. В Госплане предпочитали стучать кулаком по столу, а тут нужна была гибкость и убедительность. После того как провалилась моя идея переложить часть работы на Трошина, пришлось все переговоры вести самому.

Переговоры шли крайне тяжело. Они были для меня трудны еще и потому, что я стал крупным государственным чиновником лишь три недели назад, а моим визави по переговорам был премьер-министр Татарии Мухаммат Сабиров. Это был опытнейший чиновник, очень жесткий аппаратчик старой советской школы, к тому же старше меня на 15–20 лет.

А поскольку к тому времени почтение крупных регионов по отношению к центру сильно уменьшилось, нашей команде пришлось довольно туго. Татарская делегация хорошо подготовилась и имела продуманные и просчитанные ответы на многие наши аргументы. Например, мы их резонно спрашивали: хорошо, вот вы выйдете из России, возьмете свою нефть, а что вы дальше с ней будете делать? Как вы будете ее вывозить, чтобы зарабатывать ту валюту, о которой, собственно, идет речь? Они, видимо, уже продумали этот вопрос, и в ответ звучало: мы купим специальные танкеры «река-море», заплатим областям, которые расположены ниже нас по Волге за транзит и будем гнать нашу нефть на экспорт через Каспий, а дальше через иранские нефтепроводы. На что я зло отвечал, что остальные области вниз по Волге из России не выходят, поэтому я вам такой тариф за транзит установлю, что республике почти ничего не останется.

Первую победу мне удалось одержать после того, как я использовал против руководителей Татарстана их же заявление о желании добиться независимости и суверенитета. Сыграл на их самолюбии и амбициях. Я заявил примерно следующее: «Есть советский внешний долг. Мы фактически расплачиваемся за него экспортом нефти. Для этого нам нужны ее централизованные поставки. Кроме того, нефть идет в обмен на централизованный импорт продовольствия и других товаров ширпотреба. Товары и продукты из централизованных источников, как вы говорите, вам не нужны. Хорошо. А как же быть с внешними долгами бывшего СССР? Все бывшие союзные республики согласились, что это и их долги тоже. Если вы теперь независимые и самостоятельные, значит, должны тоже оплатить часть внешнего долга. Проедали кредиты вместе, „гуляли“ вместе – вместе должны и платить!» Они согласились. После этого разговаривать стало проще.

В итоге спор фактически пошел о том, сколько нефти Татария должна будет поставлять в централизованные ресурсы.

В то время в республике добывалось около 28 миллионов тонн нефти в год. Во всяком случае, таковы были ожидаемые на 1992 год цифры. Они, собственно, и были ценой вопроса. Экспорт нефти тогда централизованно квотировался, то есть его объемы административно регулировались. Министерство экономики устанавливало общие объемы экспорта (квоты по конкретным предприятиям делили потом Минтопэнерго и МВЭС) и квоты региональным органам власти. Позже было принято решение о том, что местные органы власти вправе сами экспортировать порядка десятой части той квоты, которая приходится на экспортирующие предприятия, находящиеся на их территории.