Как мы делали реформы. Записки первого министра экономики новой России

Однако в 1992 году этот вопрос вообще не ставился в повестку дня. Чеченцы тогда еще выполняли свои обязательства. На высшем уровне делался вид, что с Чечней все более-менее в порядке. Минфин даже предусматривал в бюджете выделение Чечне субсидий. Аргументация была следующей: Чечня не вышла из России, во всяком случае мы это не признаем, и если сейчас мы перестанем им выделять субсидии, это де-юре будет означать, что мы признаем их независимость. Был и еще аргумент: Дудаев – это Дудаев, но как быть с населением? Ведь большинство субсидий имело целевой характер: на развитие здравоохранения, на пенсии, на какие-то другие социальные программы. Таким образом, признавая свою ответственность перед населением, которое мы, естественно, считали российским, правительство должно было продолжать выделять какие-то деньги Чечне, хотя ни для кого не было секретом, что часть их расходуется на вооружение боевиков и содержание дудаевского окружения. Впрочем, по мере того как Чечня переставала платить федеральные налоги, размер субсидий сокращался, и в 1993 году они были ликвидированы.

Властная элита Чечни тогда была отнюдь не так единодушна относительно разрыва с Россией. Так, руководитель экономического ведомства республики участвовал во всех совещаниях и иных мероприятиях, которые я проводил. Он был категорически не согласен с идеей отделения Чечни и весьма скептически отзывался о ее авторах, включая высшее руководство республики. Приятный профессиональный парень, бывший аспирант ЦЭМИ Академии наук СССР, где когда-то работал и я. Мы легко находили общий язык. Увы, со временем он становился все мрачнее, видя, что ситуация развивается именно в русле жесткого сепаратизма и противостоять этому он не может. К сожалению, в какой-то момент в конце 1992 года он перестал приезжать в министерство, и как сложилась его дальнейшая судьба, я не знаю.

Наверное, чеченскую проблему можно было решать и по-иному, и раньше. Но я не помню официальных обсуждений в правительстве, в ходе которых мы бы принимали какое-то крупное решение по Чечне. Правительство в целом было отстранено от решения чеченских дел. После создания Совета безопасности Чечней официально стал заниматься именно он. Хотя я был его членом, тоже не помню, чтобы чеченский вопрос открыто стоял в повестке дня; по крайней мере, на тех заседаниях, где я присутствовал. Реально все шло через президентские структуры и решалось в узком кругу силовиков.

Регионы просят побольше

В какой-то момент о пересмотре отношений с центром в той или иной степени заговорили все национальные республики в составе России и даже многие области. Однако со стороны остальных регионов мы не испытывали того политического давления, какое встретили со стороны Татарстана и уж тем более Чечни. Если с ними речь реально напрямую шла о сохранении целостности России, то в отношениях с другими республиками и областями конфликт был связан в основном не с их политическими, а с чисто экономическими амбициями, хотя политические спекуляции в ряде случаев тоже присутствовали. Для регионов было важно в первую очередь переложить как можно большую тяжесть социальных расходов на центр, а для себя добиться налоговых выгод, возможностей как можно шире распоряжаться доходами от деятельности своих предприятий, самостоятельно заниматься внешнеэкономической деятельностью и вообще выбить из центра побольше и желательно нечто эксклюзивное. Основной поток ходоков в правительство пошел после подписания соглашения с Татарстаном, и в этом смысле Казань, конечно, создала определенный прецедент.

Настойчивое давление с мест постоянно грозило разрушить бюджет. Мы, в общем-то, скоро поняли, что противостоять этому в лоб нельзя. У правительства тогда было слишком мало реальных ресурсов, слишком мало денег и не так много рычагов воздействия, если не говорить, конечно, о применении силовых структур. И поэтому уже в 1992 году, когда составлялся бюджет на второй квартал (а бюджеты тогда формировались и утверждались сначала помесячно, а потом поквартально), мы пошли на расширение прав регионов, добиваясь в то же время и существенного расширения их обязанностей. Мы стали оставлять им больше налогов, но перекладывали на них значительную часть нагрузки по социальным расходам. Это касалось образования, медицины, культуры, большей части строительства жилья (его централизованное финансирование тогда практически прекратилось), поддержания местной инфраструктуры, то есть почти всех социальных программ.

Ход абсолютно понятный и логичный. Если кто-то из жителей данного региона чем-то недоволен, ему уже полагалось обращаться к местному начальству, а Москва здесь ни при чем. За этим не было какого-то особого лукавства. Мы исходили и из того, что как возможность собирать налоги, так и возможности находить новые источники для налоговых поступлений на местах были намного шире, чем в Москве. Аналогично и социальные проблемы на местах были виднее, чем из центра.