Как мы писали роман

He likened it to a drug--poison or elixir--compounded by each man for himself from the pharmacopoeia of all things known to life and time, and saw no impossibility, though some improbability, in the glass being flung aside and a fresh draught prepared with pain and labour.	Джефсон уподобил характер некой смеси, пагубной или живительной, которую каждый человек приготовляет сам, заимствуя составные части из безграничной фармакопеи, предоставленной в его распоряжение жизнью и эпохой. - Нет ничего невозможного в том, -сказал он, - что готовое снадобье выплеснут, а затем, ценою неимоверного труда, приготовят новое, но это, впрочем, случается редко.
"Well," I said, "let us put the case practically; did you ever know a man's character to change?"	- Вот что, - сказал я, - давай поставим вопрос практически: известен ли тебе случай, когда характер человека совершенно изменился?
"Yes," he answered, "I did know a man whose character seemed to me to be completely changed by an experience that happened to him.	- Да, - ответил он, - я действительно знаю человека, чей характер, как мне кажется, изменился полностью в результате одного события.
It may, as you say, only have been that he was shattered, or that the lesson may have taught him to keep his natural disposition ever under control. The result, in any case, was striking."	Вы, возможно, скажете, что этот человек просто пережил потрясение или научился подчинять себе свои врожденные наклонности, Как бы то ни было, результат был поразительный.
We asked him to give us the history of the case, and he did so.	Мы попросили его рассказать нам этот случай, что он и сделал.
"He was a friend of some cousins of mine," Jephson began, "people I used to see a good deal of in my undergraduate days.	- Речь идет о друге одного из моих двоюродных братьев, - начал Джефсон, - с которым я часто встречался на последних курсах университета.
When I met him first he was a young fellow of twenty-six, strong mentally and physically, and of a stern and stubborn nature that those who liked him called masterful, and that those who disliked him--a more numerous body--termed tyrannical.	Когда мы познакомились, это был парень лет двадцати шести, здоровый телом и духом, суровый и упрямый по натуре, и те, кто его любил, называли его характер властным, а те, кому он не нравился (более многочисленные), - тираническим.
When I saw him three years later, he was an old man of twenty-nine, gentle and yielding beyond the border-line of weakness, mistrustful of himself and considerate of others to a degree that was often unwise.	Когда я встретился с ним три года спустя, он походил на старика, был кроток и уступчив до слабости, не верил в себя и так прислушивался к чужим мнениям, что это переходило все границы.
Formerly, his anger had been a thing very easily and frequently aroused.	Прежде он легко приходил в ярость.
Since the change of which I speak, I have never known the shade of anger to cross his face but once.	После перемены, происшедшей с ним, я только один раз увидел выражение гнева на его лице.
In the course of a walk, one day, we came upon a young rough terrifying a small child by pretending to set a dog at her.	Как-то во время прогулки мы увидели, что молодой шалопай дразнил ребенка, делая вид, что хочет натравить на него собаку.
He seized the boy with a grip that almost choked him, and administered to him a punishment that seemed to me altogether out of proportion to the crime, brutal though it was.	Мой знакомый схватил верзилу за шиворот и едва не задушил его, учинив над ним расправу, которая показалась мне непропорциональной проступку, как бы жесток он ни был.
"I remonstrated with him when he rejoined me.	Я попенял ему, когда он снова подошел ко мне.