Как натаскать вашу собаку по античности и разложить по полочкам основы греко-римской культуры

Центурион. А теперь напиши это предложение сто раз.

Брайан. Хорошо, господин. Да здравствует Цезарь, господин.

Центурион. Да здравствует Цезарь! А если к рассвету не напишешь, я отрежу тебе…

Милая пародия на определенный тип учителей латыни (а для многих из нас мечта о том, что́ именно учителя латыни должны иметь право сказать своим подопечным).

Единственное, в чем центурион ошибся, – это в том, что domum не форма местного падежа, а другая, означающая «домой». Местный падеж будет domi. Даже те, кто говорит на латыни, или делает вид, могут ошибаться. Хотя Пайтоны вполне могли здесь шутить над педантами, которые любят поправлять других людей, сами при этом ошибаясь.

Люди могут ошибаться: судья Верховного суда баронесса Хейл, когда была удостоена герба, в качестве девиза выбрала «Omnia Feminae Aequissimae». В прессе это передали как «Женщины равны всем вещам». Проблема в том, что это так не переводится. Это может означать приблизительно следующее: «Женщины очень равны по отношению ко всему», но это плохая латынь. Если бы мне такое попалось в каком-нибудь прозаическом тексте, я бы перевел это как «Все вещи самой равной женщины», но это малоосмысленно.

Переводить с латыни и греческого поначалу очень кропотливое занятие. Это долгий и порой вызывающий фрустрацию процесс. Смотришь слова в словаре, разбираешь их грамматическую форму, потом собираешь из них мозаику предложения.

Даже найти слово в словаре бывает трудно, так как иногда формы латинских слов не похожи на основную. Прошедшее время глагола rego «я правлю» – rexi. Если вам попадется форма rexi, вы, возможно, захотите посмотреть ее в словаре, но вы ничего не найдете, потому что латинские словари не очень-то хотят вам помогать. Вам также простительно думать, что прошедшее время от fero «я несу» будет строиться похоже, например fexi, но это не так.

– А как?

– Tuli. И таких штук много.

С древнегреческим еще хуже, особенно потому, что очень многие слова так похожи друг на друга. И это даже не считая неправильных глаголов, которые настолько злобные, что доставляют неприятности даже самым умным. Прямо как будто целые поколения учителей-садистов это все сочиняли, просто чтобы ввергнуть в отчаяние своих подопечных. Запутанные, непонятные формы слов сбивают с толку многих начинающих изучать эти языки.

Я на днях общался с коллегой-писателем, тоже античником. Он говорил, что существует два типа учителей классических языков. Либо вам попадется невероятно харизматичный и эксцентричный, который будет вдохновлять и очаровывать, либо дико строгий сухарь-викторианец. Кажется, чего-то среднего не существует, и если вам попадется второй, это может разочаровать.

– А ты какой?

– Э-э-э… Продолжим. Не было такого «золотого века», когда все школьники обожали латынь и были способны быстренько сочинять цицеронианскую прозу. В заметке The Times 1887 года хорошо видно, что думает о латыни юный Томми:

Latinam linguam (admitto) cordialiter odi.

Это переводится как «Признаю, что от всего сердца ненавижу латинский язык».

Все дело в упорстве. Начинаешь понимать, зачем тебя отправляли на шестимильные пробежки в дождь. Странные грамматические формы становятся второй натурой. Ну, после того как ты часами над ними потел. Постепенно становятся, обещаю.

На втором курсе университета я начал уверенно читать на обоих языках, и это было чудесное время. На третьем курсе, дня за четыре до экзаменов, я мог прочесть или перевести практически что угодно. Но я все равно не мог тягаться с героями романа Донны Тартт «Тайная история», где элитная группа американских студентов-классиков может беседовать по-древнегречески, едва начав учить этот язык.

Если не заниматься языком постоянно, он имеет свойство теряться. Это мышца, которую надо тренировать, как играть гаммы на пианино. Если не переводить даже пару недель, можно потерять хватку, особенно в древнегреческом. У меня есть своя теория о том, что это связано с непривычным алфавитом.

Так как спрос на занятия древнегреческим не такой большой, как на латынь, именно греческий первым вылетел у меня из головы. И вот через три года после окончания университета меня впервые позвали читать с учениками Гомера, и я обнаружил, что с ужасом и благоговением гляжу на символы, которые, как мне кажется, написали инопланетяне. Но язык возвращается, как верная собака!

Уна гордо встряхнулась.

– Сейчас я в состоянии довольно легко читать большую часть латинских текстов I века до н. э. и I века н. э.