Как натаскать вашу собаку по античности и разложить по полочкам основы греко-римской культуры

Ранее мы видели стандартный порядок изложения мифов, когда после рассказов о богах идут рассказы о героях, в том числе о Троянской войне. Овидий тоже следует этому порядку, и вот мы встречаем Энея (он превращается, разумеется, в бога), а потом, после длинного пассажа про Пифагора…

– Того, который любил треугольники?.. И чьи штаны…

– Да, Уна, во все стороны равны. Пифагор – тот же самый, который геометр, – говорит о своей теории о том, что души после смерти перемещаются из одних тел в другие. А еще он – на этом же основании – говорит о вегетарианстве. Меня всегда впечатлял тот факт, что пифагорейцы не ели фасоль кидни, потому что она похожа на человеческие зародыши.

После всего этого идет несколько римских легенд: история про Вертумна и Помону, которая считается первым настоящим латинским мифом, где Вертумн, бог времен года, совращает Помону, богиню плодовых садов. Заканчивается превращением Юлия Цезаря в звезду, а дальше следует гордое заявление Овидия: куда бы ни распростерлась власть Рима, везде будут петь его carmen perpetuum, или вечную песнь.

Здесь нет непосредственного повествовательного уровня, в отличие от «Энеиды», где мы знаем, что всем управляет «поэт» – в самом деле, Вергилий несколько раз включает в текст собственное мнение (мы предполагаем, что оно принадлежит именно ему), например в сцене с Клеопатрой нам недвусмысленно говорят, что она nefas, то есть, по сути, «нечестье».

– Жестко.

– Знаю. Но ты же помнишь, что там все сложнее: за Клеопатрой стоит Дидона. Мы можем перенести благородство и страсть Дидоны на Клеопатру, так же как и ее отрицательные качества.

У Овидия повествование начинается на одном уровне, где поэт рассказывает историю; но вскоре число этих уровней увеличивается, так что, если читать поэму, как многие делают, по частям, можно перестать понимать, кто рассказчик. Повествование ведется от лица разных персонажей, например от лица дочерей Миния, одни истории вставлены в другие, как блестящие камешки в ожерелье.

Уна не оценила мое сравнение; она хотела о чем-то спросить и не решалась. Она уже некоторое время назад перестала грызть кость и, оставив ее, бодала мою ногу головой. Она так делает, когда чего-то хочет, прямо как маленький ребенок.

– Уна, – сказал я, – ты хочешь спросить, превращался ли там кто-то в собак?

Она кивнула.

Я потрепал ее по шее.

– В собаку там превращается только один человек. Нельзя сказать, что собак в поэме совсем нет: как мы знаем, в мифе про Актеона с любовью перечисляются его псы, да и охотничьих сцен там достаточно. У чудовищной Сциллы, которая есть и в Одиссее, верхняя часть от женщины, а нижняя состоит из шести собак.

– Очень необычно.

– Ага. Там практически в самом начале человек превращается в волка – мы подробно это обсудим; а Гекуба, жена Приама, превращается в собаку значительно позже. В обоих случаях мы можем наблюдать поэтическую технику Овидия.

Сначала, говорит нам Овидий, люди жили в Золотом веке. Не было нужды в законах и судьях, первые корабли еще не отчалили, не было оружия, а земля сама давала пропитание в изобилии, ее не нужно было обрабатывать. Это тот самый Золотой век, когда правил Сатурн, и именно эту эпоху стремился воссоздать Август.

Затем шел Серебряный век: не существовавшие ранее времена года стали сменять друг друга по кругу, появилась морозная зима, заставив людей строить дома и возделывать землю. Следующим был Бронзовый век, о котором Овидий говорит кратко: люди стали более свирепыми, но еще не были нечестивыми. Железный век, или, как уточняет Овидий, «век из худшей, чем медь, железной жилы» принес с собой зло: человек проник в недра Земли и обнаружил золото, а значит, появилась жадность.

Юпитер, в ужасе от творящейся жестокости, спускается на землю в облике смертного и прибывает во владения нечестивого Ликаона. Там он раскрывает свою божественную сущность. И, хотя люди почитают его, Ликаон начинает над ним насмехаться и задумывает убить Юпитера во сне, при этом подает ему на блюде в качестве угощения недавно убитого заложника.

– Опять каннибализм.

– Юпитер теряет терпение и тотчас разрушает дом молнией, обращая Ликаона в бегство.

– А почему он не метнул молнию в самого Ликаона?

– Ну, вроде бы он попытался, но промахнулся. Теперь Юпитер не кажется таким уж могущественным, правда?