Как Петербург научился себя изучать

В течение следующих двух лет аванпост Центрального бюро в Северной столице был вынужден постепенно сворачивать свою деятельность. Сначала распалась его школьная комиссия, загнанная в тупик необходимостью координировать все усилия с аналогичным органом, который открылся на юге. Затем библиографическая комиссия была вынуждена передать большинство своих текущих проектов Москве; ее активисты в то время публично жаловались, что их конкуренты решили «приступить к публикации списков краеведческой литературы по СССР в другом масштабе и по иному плану»[259]. Еще в марте 1928 года ленинградское отделение пыталось вести дела как обычно, настаивая в прессе: «Обычная связь с местами, несмотря на перенос центра ЦБК в Москву, заметно не сократилась и осуществилась как путем переписки, так и путем приезда местных работников»[260]. К февралю 1929 года они стали более осторожны, заверяя при каждом удобном случае, что все проекты и контакты с провинциальными группами напрямую связаны с их официальной сферой влияния: научными вопросами и методологией. На еженедельных собраниях участники утверждали, что они сосредоточены на решении трех основных задач:

а) прослушивание и обсуждение докладов с мест по методической линии – это дает возможность учитывать методические нужды краеведческого движения; б) прослушивание и обсуждение докладов членов ЦБК и научных сотрудников в связи с их методическими командировками на места. При обсуждении докладов того и другого типа производится оценка деятельности краеведческих организаций и выносятся решения научно-методического характера, выясняется необходимость помещения той или иной методической статьи в печатных органах ЦБК и увязки данной краеведной организации с каким-либо научным учреждением и т. д.; в) на субботних совещаниях рассматриваются также проекты различных начинаний, как, например: направленный Институтом белорусской культуры на оценку ЦБК план краеведного курса, им разработанный…[261]

Даже эта новая скромная позиция не смогла удовлетворить власти, и к началу 1930 года начались полномасштабные репрессии[262].

В период с 1930 по 1931 год по всей стране проходили аресты, причем даже в самых мелких ячейках краеведческой сети. Однако репрессивные органы явно особое внимание уделяли Ленинграду. Вполне реальный раскол, возникший в Центральном бюро во второй половине 1920-х годов, послужил прекрасным оправданием для чистки. Когда началась эта кампания, государственные чиновники выпускали в свет бесконечное количество статей, в каждой из которых утверждалось, что «в Ленинграде вокруг Академии наук группируются наиболее реакционные, черносотенные элементы в краеведении, продолжает культивироваться заложенное за много десятилетий до революции архивно-археологическое, а также империалистическое краеведение», что противоречит целям социалистического строительства. Многие руководители бюро, в том числе Д. О. Святский и Гревс, были немедленно брошены в тюрьму[263]. Анциферов, который был арестован в апреле 1929 года и приговорен к трем годам заключения в печально известном Соловецком трудовом лагере за участие в еженедельном дискуссионном кружке, возглавляемом философом А. А. Мейером, летом 1930 года был возвращен в Ленинград и неоднократно подвергался допросам по поводу его причастности к Центральному бюро краеведения[264]. В своих воспоминаниях он позже писал, что следователи дали ему листы бумаги и велели дать «характеристику деятельности ЦБК». Пообещав ограничиться правдой, Анциферов вернулся в свою камеру и сел за стол: