Как Петюня за счастьем сходил (СИ)

Панкратов мрачно обдумывал, как бы поэффектнее свернуть шею прорабу, в очередной раз запоровшему сдачу объекта. Вроде и не дурак, и не пьет. Хотя лучше бы пил, да сдавал вовремя. В очередной раз наорав на него, больше по привычке, чем в воспитательных целях, он гордо удалился в свою берлогу и с остервенением вгрызся в бутерброд, который приволок из дому. Против своей воли он вспомнил ароматные сдобные расстегаи. И соблазнительно пахнувшие блинчики, буквально таявшие на языке. И горьковатый насыщенный кофе с терпковатым привкусом бальзама. И Петюню. То есть Петюню-то он не забывал, как не забывают постыдный, но сладкий секрет. Но этот щенок путался сейчас со своим шефом и наслаждался жизнью. На мерседесах раскатывает, дрянь блудливая. Дверцы перед ним открывают, за локоток придерживают. И не кто-нибудь, а сам Подольский. А уж этот хмырь знает толк в красоте, эстет хренов. Интересно, а знает Подольский, что Петюня по свиданиям бегает, да со своими поклонничками в кофейне неподалеку от фитнес-клуба фрапуччины разные да безе поглощает? Панкратов сжал челюсти до хруста в зубах. Гаденыш! Еще и глазками стрелять посмел! Думал, он не заметит, что ли? Да у Панкратова, как у совы, кругозор в 360 градусов! Лучше его не было в разведке! И воровской взгляд Петюнин в зеркале он очень хорошо заметил. И как тот в машине глазками стрельнул, тоже. Панкратов дожевал бутерброд, казавшийся на вкус ненамного вкуснее бумаги, еще раз потосковал о расстегаях, поотгонял мысли о Петюниных расстегаях и поцелуях и откинулся на спинку своего кресла. Прикрыв глаза, он помедитировал немного на сладкие воспоминания и решил, что пока не вытрясет из Петюни всей правды, не отступится.

Петюня несся домой поэнергичней, чем ручей с горы. Все-таки два латте макьято нахаляву, да под совершенно потрясающие эклеры бесследно не проходят. И поэтому у Петюни в голове глухо билась только одна мысль: только бы успеть! Только бы успеть! Он взлетел на свой родной этаж, держа ключ наготове, и врезался в чью-то подозрительно знакомую грудь. Опасливо подняв глаза, он напоролся на прищуренный взгляд и решительно сжатые губы Панкратова.

– Ты где шляешься? – рявкнул он. – Я тебя, гаденыша, уже второй час жду! В каких таких гребаных условиях этот твой фитнес проходит, что на четыре часа растягивается?

Петюня судорожно пискнул, просочился у него под рукой, дрожащими руками открыл дверь, бросил сумку и ключи под ноги, перепорхнул через нее, ворвался в санузел и познал нирвану. Через семь минут, вымыв руки, суетливо расчесав волосы, почистив зубы, попутно обдумывая, не побриться ли заодно, и решив, что не стоит, много ему чести, кляня себя на чем свет стоит за совершенно непримечательные белые плавки, убедившись, что запах от него вполне приятный, и тщательно отрепетировав перед зеркалом равнодушно-сострадательное выражение лица, Петюня расслабленной походкой выплыл к Панкратову. Тот сидел, развалясь, на диване, и листал журнал примерно с такой же состредоточенностью, с какой бы мог перебирать четки или отделять фасоль от чечевицы. Когда Петюня вошел в комнату, Панкратов поднял на него глаза, все так же резко перелистывая страницы, и хмыкнул, оценив демонстративно-небрежную Петюнину позу.

– А ты неплохой ремонт отбацал. – неожиданно одобрительно сказал Панкратов.

Петюня вытаращил глаза, совершенно забыв, что должен изображать из себя Онегина в дядином имении, от неожиданности самодовольно улыбнулся, пожал плечами и сказал:

– Ага, мне тоже нравится.

Панкратов, пожирая его глазами, отложил журнал и протянул руку. Петюня, чувствуя, как кровь вскипела в жилах и – предательница! – хлынула к совсем не тем местам, на дрожащих ногах подошел к Панкратову, подавшемуся вперед, и взял его за руку. Панкратов резко дернул его на себя, и через минуту Петюня сквозь густой туман обнаружил, что сидит у Панкратова на коленях уже без футболки и лихорадочно целует его. Панкратов в каком-то совершенно зверином исступлении сминал Петюнины губы и вжимал в себя его тело. Кровь начала пульсировать в жилах по всему телу относительно упорядоченно, с каждым ударом сердца рассылая по всему телу иголочки вожделения и энергично подбадривая на более энергичные действия. Похоже было, что это заразно, потому что Панкратов завалил Петюню на диван и навис над ним, тоже уже с голым торсом (Петюня застонал от счастья и алчно бросился его общупывать). Панкратов издал грудной смешок, совершенно восхитительной волной прошедший по всему его телу и возбуждающе защекотавший Петюнино ухо, и он забрался Панкратову в брюки. Тут Петюня заскулил от наслаждения, ощутив ладонями каменно-твердые и идеально-округлые ягодицы. Он даже подался вниз и потерся пахом о пах Панкратова, что заставило того судорожно дернуться, инстинктивно отстраниться, а затем вжаться в Петюню с какой-то сладострастной тягучестью. Петюня скользнул руками по мускулистой спине Панкратова, открыл сумасшедшие глаза и потянулся к его губам. Панкратов, глядевший на него с какой-то щемящей нежностью, чуть отстранился, а затем приблизился и начал игру.