Как Петюня за счастьем сходил (СИ)

– Пап, здравствуй. А ты был прав: милейший молодой человек, способный переспорить любую лифтершу, – заулыбался хл…кхм, метрос…. кхм, стильно одетый молодой человек и подошел к отцу. Они обнялись, похлопали друг друга по спине. На таком близком расстоянии их сходство не преминул бы заметить даже идиот, а Петюня идиотом не был. То есть был, потому что втрескался в Панкратова, как мальчишка, но не был идиотом, потому что идиот значит, что у него коэффициент умственного развития ниже 48, а у Петюни больше, поэтому он не идиот, но идиот в метафорическом смысле… Тут он растерялся, смутился и заалел, преданно глядя на господина Подольского и надеясь, что тот не сердится на него за то, что он так долго промариновал в приемной его сына. Его сын обернулся и очень знакомо подмигнул. Господин Подольский, очевидно, слышавший, как и какие мысли буйствовали в Петюниной голове, ободряюще улыбнулся и сказал:

– Петр Викентьевич, вы в очередной раз доказали свой высокий профессионализм, умудрившись выстоять на пути у этого оболтуса. Это не так просто, поверьте. Мы уходим, и я не вернусь сегодня более. Надеюсь, вы сможете выстоять и дальше.

Петюня вытаращил глаза.

–У нашей мамы сегодня день рождения. – улыбнулся Подольский тихой, светлой и грустной улыбкой. Алексей стоял рядом с ним серьезный и слегка побледневший. Петюня опешил. Подольский НЕ носил обручального кольца.

– Мама умерла четыре года назад. – пояснил Алексей на откровенно обалдевший Петюнин взгляд. У Петюни рука дернулась в абсолютно непроизвольном желании погладить Подольского по плечу, подбодрить, утешить, но он умудрился сдержаться. Жест его не остался незамеченным, и господин Подольский и его сын благодарно улыбнулись, Подольский провел рукой по рукаву лилового блейзера сына, Алексей поправил отцу лиловый галстук, они попрощались и ушли.

Петюня долго сидел над остывшим чаем на диване в кабинете Подольского. На столе стояла неприметная семейная фотография. Алексею было лет двенадцать. И какие же они были счастливые! Петюня читал о таком, но не верил. В том мире, в котором он вырос, отцы существовали формально, часто на диване, еще чаще в виде записи в свидетельстве о рождении, и никто и никогда не стал бы носить одежду одного цвета в знак признательности. Панкратов прислал штук пятнадцать сообщений, прежде чем Петюня решился отозваться и послать улыбающийся смайлик. Панкратов сначала предлагал встретить его, потом грозился приехать и выдергать ноги, потом обещал разнести к чертям собачьим всю их шарагу, если Петюня не отзовется. Сразу же Панкратов прислал злой смайлик, Петюня подумал и послал глупый блондинистый смайлик-сердечко.

Почти в шесть вечера Петюне пришел ответ от Панкратова. С таким же смайликом. Петюня улыбнулся и пошел на улицу.

========== Часть 8 ==========

Петюня дулся. После работы он ввалился к Манюне и торжественно объявил, что перекантуется у нее. Со скорбным лицом выслушав все, что Манюня о нем думала, а думала она о нем очень живописно и красочно, Петюня непоколебимо сказал, что ему нужно укрыться от деспотов, сатрапов и маньяков. На последнем слове его голос подозрительно дрогнул, а глаза томно замерцали. Манюня приготовилась было закатить глаза и еще раз объяснить этому горюшку, куда он может отправляться пестовать свои обиды, как вспомнила, что у нее лежит непонятно зачем всунутый соседом здоровущий сом. Петюня, когда услышал, что Манюня вместо сочувствия ссылает его на кухню, не на шутку обиделся и собрался было возвращаться к себе домой, как передумал. Он с траурным видом потоптался в прихожей, печальными глазами посмотрел на Манюню, вспомнил, что этому взгляду она его учила, восседая на горшке в детском саду, попытался воззвать к Манюниной совести, напоролся на очень красноречиво выгнутую бровь и скептический взгляд, вспомнил, что Манюня и совесть антагонисты по жизни, и поплелся на кухню, ублажать Манюню. В конце концов, именно у нее он собирался пережидать приступ собственничества некоторых слишком высокоинтеллектуальных, но неискоренимо брутальных животных. «Собственник!» - бурчал Петюня себе под нос, чистя у сома кожу. «Хам и неандерталец», – угрюмо сопел он, натирая сома солью и травами. «Троглодит», – вздыхал Петюня, сбрызгивая его лаймовым соком и заворачивая в фольгу. Когда он засовывал сома в духовку, запас ругательств подозрительно иссяк, и он вздыхал, украдкой косясь на мобильный телефон, на котором демонстративно при Манюне был включен бесшумный режим работы, но который потом, когда Манюня унесла свои выдающиеся достоинства к письменному столу, украдкой был подвинут так, чтобы видеть, кто звонил. «Кто» совершенно наглым образом не звонил. Петюня уже начинал подумывать о том, чтобы совершенно случайно набрать номер, немножко послушать и сбросить, чтобы выяснить, где этот животин околачивается, когда Петюня тут страдает, но в последний момент брал себя в руки, вздыхал и снова продолжал страдать.