Как полюбить себя, или Мама для Внутреннего Ребенка

– Если человек ощущает себя любимым, у него все будет в порядке. Так я сейчас думаю. Вот тебя я люблю больше всего на свете!

Потом мы обсуждаем невротиков. Ему непонятно это слово:

– Не в ротик. Не в носик. Не в глазик.

Смеемся.

– Кто это, невротики?

– Это те, кто не думает о себе, а думает о других. От этого они несчастны.

– А ты невротик?

– Да, я невротик.

– А я?

– Я надеюсь, что ты не будешь невротиком. Если я буду достаточно тебя любить, то не будешь.

– А твоя мама тебя не любила?

– Моя – любила, но не так, как мне было нужно. Так что мне казалось, что она меня не любит. И от этого я тоже не умела любить. Ни себя, ни кого-то другого. А потом меня научили. И я смогла полюбить себя. Если ты чувствуешь, что я тебя люблю, значит, все хорошо.

Он прижимается ко мне, счастливо вздыхает. Скачет вокруг луж, собирает большие желтые кленовые листья; ему нравятся его разноцветные ботиночки. И мы оба чувствуем, что жизнь – хороша.

2010

Глава 3. О переменах

Как меняется отношение к детям

Раньше маленькие дети раздражали меня капризами, мешали плачем, возмущали непосредственностью и непоколебимой уверенностью, что мир вертится вокруг них.

Чаще всего дети – чужие, незнакомые дети на улицах – вызывают во мне странные чувства. Раньше, до терапии, они меня просто раздражали. Они громко разговаривают, смеются, бегают, играют, шумят – они свободно себя выражают. Понятно, почему я раздражаюсь: они делают все то, что мне нельзя. А мне тоже хочется, но очень глубоко – в самой глубине души. Хочется, но очень страшно, потому что запрещено.

Шли месяцы моей терапии, и мое отношение к Внутреннему Ребенку (и ко всем детям вокруг) менялось. Полгода назад я поймала себя на том, что очень сочувствую маленькой девочке в самолете, которая горько плакала. Мне так хотелось ее утешить, я сострадала ей всем сердцем. Люди вокруг раздражались или тоже сочувствовали. Точно знаю, что раньше я бы только раздражалась и злилась.

После терапии дети стали мне интересны, хотя кажутся совершенно неземными – такими чуждыми, странными, необычными. Ну прямо инопланетяне, да и только. Я воспринимаю их как диковинных, таинственных существ – мне очень любопытно, какие же они и как устроены, но неприлично же пристально разглядывать, так что я украдкой кошусь издалека.

Меня искренне поражает, как это из них потом получаются взрослые? Эти-то мне хорошо знакомы и понятны. А вот дети – такие странные. Прямо чудо – словно из гусеницы получается бабочка.

Мне кажется, с ними совершенно невозможно взаимодействовать. Уверена, что у меня не получится. Для этого точно надо обладать какими-то редкими навыками, которых у меня нет. Хотя по факту у меня получается, и дети меня почему-то любят. Дочь моей подруги – яркий экстраверт, поэтому мне легко с ней: она сама все скажет, сделает и еще мной поруководит, как и что ей надо.

А вот с детьми других моих друзей – интровертами – мне сложно, хотя я сама интроверт. Может, именно поэтому. Совершенно непонятно, как с ними общаться. Говорить или оставить в покое? Что сказать? Что спросить? Сплошные вопросы – и ни одного ответа. В итоге общение пока не складывается.

Дети на улицах вызывают во мне разные чувства. Не могу видеть, когда их обижают; когда они чего-то хотят, а им не дают; когда они расстроены. Волна жгучей ярости на обидчиков – чаще всего это родители – поднимается во мне, хочется их просто убить. Но я знаю, к кому это – к моим собственным родителям и моему непрощенному детству.

Как ни парадоксально, но когда я вижу, как матери ласкают своих детей, как заботятся о них, по-настоящему любят – я не испытываю за них радости. Я чувствую зависть и злость. Или обиду?

– Почему ты так ее любишь? – спрашиваю я внутри себя эту чужую маму. – Разве ты не видишь, как она некрасива, разве тебя не раздражают ее невоспитанность, постоянные вертлявые прыжки, глупые вопросы?

Но и это мне знакомо. Я знаю, что это не к ней – не к этой маме и ее дочке. Это к моей маме. Ведь я была ничуть не хуже, а даже гораздо лучше – так хорошо себя вела, была тихой и послушной. Такой, как, мне казалось, хотела моя мама. Я так старалась заслужить ее любовь, но все равно не чувствовала, что она любила меня. Она все равно казалась мне холодной и отстраненной. Помню, как она отталкивала меня, когда я подходила.

Мне так хотелось, чтобы она ласково убрала прядь волос с моего лица, когда я плакала. Укрывала мои плечи кофточкой, если ей казалось, что мне дует. С подросткового возраста я скрывала от нее свои слезы. Как ни горько, я не помню таких трогательных моментов ее любви или заботы, даже если они и были. Хочется думать, что все-таки были…

Дети на улицах… Я смотрю на них, и меня вновь мучает эта загадка: как же из них, таких удивительных и непонятных, потом получаются хорошо знакомые мне взрослые? Почему меня так тревожит их будущее? Не травмируются ли они от того, что сейчас происходит? Может быть, я переживаю за своих будущих детей? Насколько их травмирую я?

2010