Как привыкнуть к Рождеству?

– Для тебя, – угрюмо уточнил Артур, поймал на себе четыре вопрошающих взгляда и пояснил: – Как-то раз сидели мы с моим знакомцем, Витьком, в одном баре. К нам подсел эстоха – давний Витькин приятель. Малость побазарили, ничего парнишка оказался – даже с юмором. Ну, по пьяному делу разоткровенничался я, стал на законы да на правительство жаловаться. Эстоха тот кивает, во всем со мной соглашается. Но когда я заговорил о видах на жительство, о гражданстве, круто насупился и заявил, что они – эстохи – русских сюда не звали, а раз уж они добились независимости (хотя добиваются только чеченцы, а эти на халяву получили), то остальные должны считаться с требованиями коренной нации. Я по первости взбеленился, хотел ему врезать, но потом решил уделать культурно – на словах. Спрашиваю: а делали с вами, чмошниками толопонскими, что-нибудь такое при советской власти? Он про лагеря песню завел, так я на это моментально отвечаю, что у самого дед не один год отсидел, говори про то время, в которое сам жил. Ему сказать-то и нечего – затарабанил, как автомат, что чужаки по-любому обязаны подчиняться местным законам. Объясняю тогда, что родился здесь так же, как и он. Так этот йоннакас , знай себе, твердит: не нравится – чеши на свою историческую родину! Спрашиваю: на какую именно? В Россию, говорит, твою лапотную – куда же еще? После чего я – образец терпимости – объясняю, что отец мой родился на Украине, а мать вообще из Латвии. Толопоша похлопал зенками и зарядил, что мне, мол, даже лучше, чем другим, так как имею офигенную возможность выбора между Россией, Латвией и Украиной, и что я здесь делаю, ему совершенно непонятно! – Артур окинул родню вопрошающим взглядом. – Есть ли толк говорить с ними о чем бы то ни было? Наверное, прав был тот, кто сказал: «Хороший индеец – это мертвый индеец».

– Типун тебе на язык! – ужаснулась Илга Дайнисовна. – Разве можно говорить такое?

– А им можно? – глаза Артура зло сверкнули. – Страдальцы поганые! Выставляют напоказ свои лакейские синячки, возмущаются: «Какой грубый был у нас хозяин!» Рожа с трудом в дверь протискивается, на каждом сарделистом пальце по перстню, плачет из своего «Мерседеса»: «Как нас в советское время притесняли! Житья не было от этих оккупантов! Мы и теперь бедные, несчастные». А у самого в дальнем углу холодильника на всякий случай партбилет припрятан… – он ткнул пальцем в сторону отца. – Ты, старый оккупант, хоть что-то заимел от своей Империи Зла?

Юрий Антонович понуро махнул и отвернулся.

– А они… – Артур скривился, взялся за виски и заговорил чуть тише: – Весь Пирита застроен частными домами, и большинство хозяев там еще с советским стажем. Среди них только одна десятая – наш брат, притеснитель, а остальные – самые что ни на есть коренные. Лихо же мы их притесняли!

– Да они всегда на нашей шее сидели! – закивала Елена Антоновна.

– На твою не больно-то сядешь, – урезонил сестру Юрий Антонович, с надеждой посмотрел на сына. – И все-таки жизнь потихоньку налаживается. Так ведь?

Артур ответил ему кислой, ироничной улыбкой, потом завертел головой.

– Куда это Пашка подевался?

– И в самом деле, – забеспокоилась Зинаида Антоновна. – Пойду разыщу.

Юрий Антонович сделал залихватский мах рукой.

– Эххх!.. Что-то мы раскисли. Расскажу-ка я для поднятия настроения один очень жизненный анекдот. Трахнул мужик королевну и говорит…

Павел по-прежнему сидел на кухне, любовался в полумраке огоньком сигареты и смаковал второй бокал «Чинзано».

– Ты чего? – удивилась мать.

Павел сделал пару затяжек, стряхнул пепел в блюдце.

– Боюсь, достанет меня сегодня дядька Юра. Как я ненавижу эти тупые сальные истории про виденные им сиськи-письки!

– Тебе-то что? – вздохнула Зинаида Антоновна.

– Стыдно. Он же дядька мне!

Зинаида Антоновна покачала головой.

– Все равно надо идти. Не будешь же ты сидеть здесь до конца. Павел молчал.

– Ну что еще? – насторожилась мать.

– Помнишь, как мы в последний раз были в Хворостовке?

– Это когда Ванька на второе утро приполз с фингалом под обоими глазами?

– Угу! – усмехнулся Павел.

– Всего три года прошло, а кажется – целая вечность, – с грустинкой сказала Зинаида Антоновна.

Павел одним глотком допил «Чинзано», со вкусом затянулся.

– Как-то раз я, Артур и Регинка до утра отрывались на дискотеке в клубе. Регинка была в ударе – вытанцовывала так, что все вокруг глазели на нее, как на столичную звезду.

– Ну, она ведь четыре года на бальные танцы ходила.

– После дискотеки по пути домой я сказал Артуру, что из Регинки наверняка могла бы получиться классная балерина, – Павел чуть помолчал. – А он глянул на нее и говорит: «Больно сиськастая для балерины».

Зинаида Антоновна рассмеялась, легонько шлепнула сына по спине.

– Ладно, пошли. Перед гостями неудобно.

– Пошли, – Павел потушил сигарету и, идя за матерью, едва слышно запел: – Над Канадой небо синее, меж берез дожди косые…

– Дождь был лютый!.. – одиноко хохочущий Юрий Антонович сладко поежился. – Платье у Катьки к груди прилипло… А соски-то!..

– Вот и Паша! – почти крикнула пунцовая Илга Дайнисовна. – От кого прячешься?